К концу праздника внимание призраков сделалось навязчивым, а сами они капризными и злыми - теперь они повсюду таскались за Королем Коннахта, как выводок чудовищных матово-голубых цыплят, и смотрели теплокровную свиту с плохо скрываемой ненавистью. Как будто не вместе с живыми веселились все прошлые дни, и не им приходились какой-то родней.

Было ли так правильно, Бэрк не знал. Ещё меньше знал, что делать дальше. В прошлом году в конце праздника все призраки просто разлетелись. И, значит, то, что требовалось от него, раньше делал кто-то другой.

Но кто? Кто мог править призраками на земле Коннахта, если не Король и не Жрец?

Ответов было гораздо меньше, чем вопросов.
И больше некому было на них отвечать. Керн умер до Йоля. Мертво было солнце, мертва земля, мертв прежний Балор. Огни Самайна все ещё греют живое тепло уцелевших, но…

Он увидел эту луну ещё раньше, чем вернулся в замок, сопровождая гостей. Увидел, и почувствовал, как сердце гулко ударилось о ребра. Вспыхнуло, обтекаемое аспидно-черным. Луна была синей. Ослепительно-синей луною мертвых.

Она звала, она пела. И эта песня без слов была словно зов сирены, словно отравленная игла. И от неё было смертельно-больно в груди и мучительно сладко.

Он смотрел на неё, когда прощался с гостями, когда шел по коридору. Он видел её в каждом витраже, в каждом пятнышке света. Она танцевала с ним, ласкала его плечи, касалась бескровных губ. И он спешил к ней, выше и выше. До окна самой высокой башни. Забыв про боль и про хромоту… да и были ли они вовсе, боль и хромота? Сейчас, когда он очарованной тенью скользил навстречу. Алкал. Жаждал.

Он очнулся внезапно. Адо, прекрасный Золотой Адо до хруста костей сжимал его запястье и пытался что-то кричать ему в лицо. Злой? Встревоженный? Бэрк выхватил только последнюю фразу. Из тех ругательств, что сделали бы честь заправскому матросу в порту.

Адо ругался, выплевывая на пол слова словно монеты, и вслед за его голосом постепенно возвращалась реальность. Запах холода и ночного тумана, стук открытого окна, недовольный гул призраков, снующих вокруг. И сильные теплые руки, с разбитыми об О’Коннала костяшками. Наверное Ив бы тоже ругался. Напомнил бы про лицо отца, и про то, что Бэрк до сих пор носит чужой платок во внутреннем кармане вместо того, чтобы вернуть его владельцу. Впрочем, может, уже и нет. Может, теперь Ивен смог бы понять про петлю, про руну и про синюю луну мертвых. И в его глазах не было бы такого вот странного, неправильного, неуместного страха, что плескался сейчас в золотых глазах Адо. Страха не перед призраками, не перед луной или лесом мертвых. За него.
Или всё-таки за свое место в королевствах Бэрков?
Не бойся. Я Draugadróttinn*. В отличие от отца, я бессмертен.

---

Лес встретил обжигающим холодом: туман, густой, как кисель, словно нарочно лез под одежду, путался в складках плаща. Хватал липкими длинными пальцами, надеялся на свежую кровь. Но нет, нет. Пусть ищет кого-то другого.
Он  Draugadróttinn и, значит, эта ночь принадлежит ему. Вместе с лесом, воем далеких голосов и туманом.
Он Draugadróttinn. Он идет. Склоняйте в поклоне головы.
Ниже, ниже. Я знаю, вы можете лучше.
Больше подобострастия.
Draugadróttinn из рода Бэрков. Тех, кто однажды уже утопил эту землю в крови, огнем и мечом завоевав своё право.
Внемлите. Покоритесь. Следуйте.
Возлюбите.
Или исчезните навсегда.

Некоторое время Бэрк летел на метле над самыми верхушками деревьев в поисках… места? знака? Чего-то особенного, сродни той песне синей луны, что была утрачена от прикосновения Адо Литрима. Летел, пока не увидел её. Полянку, с сухим деревом посередине.

Терренс вырос в этих местах, и мог бы поклясться, что ему знаком здесь каждый куст, но всё же этого места никак не припомнил. Оно всё было каким-то другим, иным, неправильным. Не похожим на лес до неё, и на лес после. И даже туман, затопивший тут все, будто молоком, обходил это место стороной, огибал, прятался, скулил, как побитая псина.

Бэрк плавно опустился на землю, потом трижды медленно обошел дерево против хода солнца, словно пытаясь осознать какую-то мысль, которая никак не давала ему покоя. И, наконец, заметил большой замшелый камень с рунами, разворачивающимися из огромной спирали. Их было много. Очень много. Но первой и последней высечена была пустота. Вирд**. Та руна, что он вытянул сам. Внешняя не успела даже потемнеть, зарасти влажным мхом, прорезанная не больше пары недель назад. Сделанная словно специально для него.
Geiguðr. Valföðr. Draugadróttinn***.

Сердце пропустило удар, а потом забилось лихорадочно быстро от предвкушения. Он разгадал часть очередной загадки. Он в нужном месте. Он Король Мертвых. Что дальше?
Он должен благословить их. Всех этих. В ночь длинных ножей. В ночь, когда мертвым разрешено убивать живых, мстить своим обидчикам. Он должен…

И он пришел.

Бэрк присел на краешек камня, вскинул высокомерный подбородок и улыбнулся. Улыбнулся синей, ослепительно синей луне мертвых.

---

Призраки тянулись отовсюду, словно гигантской воронкой, смешивались с туманом, подсвечивая его странным зеленовато-голубым светом. Опускались вниз. А потом улетали снова, скользили между стволами деревьев, смеясь дико и страшно. Они искали, искали то, зачем пришли. Живое сердце, плоть, кровь. Они жаждали тех, кто однажды лишил их жизни. Хотели поменяться с ними местами. На день, на час. Получить свою месть и вкусить справедливость.

Они искали тех, кто был должен им лично. Королю. Коннахту. Керну. Искали тех, кто был должен, но все равно заметили её. Не могли не заметить. Ту, что шла через туман, с фонарем самайна в руках. Шла к ним. Сама. Просила, алкала, жаждала встречи со смертью. Она просила, и они встретили её. Ринулись вниз, подхватывая в четыре пары рук сразу и с улюлюканьем поднимая над лесом****.

Отредактировано Terrence T. Burke (2025-05-20 14:46:20)

Братья О’Рейли были браконьерами ещё при Герберте Карактаке Бэрке. И закончили свою жизнь именно в этом самом лесу, затравленные королевскими собаками и расстрелянными из луков. И не то, чтобы мысль о том, чтобы подчиняться очередному Бэрку, приводила их в неописуемый восторг. Однако же память о Короле, не моргнув глазом приказавшем вырядить их в ими же добытые шкурки и поохотиться, словно на зверей, давала о себе знать. И теперь, при виде похожего взгляда на похожем лице, гнев плотно смешивался со страхом.

Самайн так короток. Эй, Рори, поклонись пониже. Потешь Владыку. Зато потом повеселимся вволю!

Девчонка попалась кстати. Бресс, младший из них, даже взвыл от восторга. Сколько замечательных игр было изобретено за годы посмертия! Её можно было гонять по лесу, перекидывать друг другу словно мяч, таскать за одну ногу. Закинуть на шпиль собора, и потом полночи дергать за юбку. Бросить в болото, и наслаждаться тем, как медленно она погружается в зловонную жижу, плачет, кричит, просит о помощи… но самая любимая, конечно, была о том, сколько призраков в ней поместится. Обычно проходке на десятой человечек переставал истошно кричать и только подрагивал, отрешенно хлопая глазами.

Ну давай, кричи, милая! Не заставляй ждать четверых бравых ребят! Жизнь после смерти дана им не для этого.

Но девчонка мало того, что выряжена была несуразно. Кто в таком наряде шляется по лесам, ну? Так ещё и говорила… нет, Бресс не был силен в языках. Однако же отличить речь нормальной ирландки, от сассанахской девки способен был на раз. Тем более, когда эта самая девка разговаривает с таким пафосом, как будто ей все по гроб жизни должны. Да и по край смерти тоже.

Экая же сучка. Извините, Мисс, что кланяемся не из канавы!

Несколько минут призраки О’Рейли висели в воздухе, гогоча как растревоженные гуси: перекидывались отборными ирландскими ругательствами, и решая, что точно следует делать.
Понятно, что место фокайль сассанаха в свином дерьме. И Бресс настаивал, что это будет на редкость смешно, вывалять её в таком-то расфуфырном наряде. С другой стороны, не было ни одной причины вообще оставлять ее в живых. Эвон, хохочет! Хорошо смеется тот, кто смеется над трупом англичанина и забавляется с английской девкой. Можно было как-нибудь привязать ее к лошадиным хвостам, если удастся, чтобы лошади шугнулись после, а не до. Хотя в загоне под копытами в целом тоже неплохо. Знатная наутро будет рожа у её папаши!

И всё-таки было в её речи то, что смущало братьев О’Рейли. Произнесенное имя. Бэрк.
Знала, значит, могла быть важна.

Поохотиться на важную фифу в королевском лесу было бы, конечно, отличным отмщением. А, с другой стороны, если Святой Патрик немедленно не раскроет им после ворота Рая, то почти наверняка придется вечность  сидеть под Холмом. Вечность против минутки мести? Вечность или месть? Вечность или месть?
При жизни они выбрали бы месть, но были больше ста лет, как мертвы.

- Но такая девка сама по себе месть, нет?

Мысль старшего была преисполнена мудрости. Пока они тут пререкаются из-за черте кого, все веселье достанется другим. Пусть уж она поговорит вот с этим пафосом там, внизу. Может, этот Бэрк откажется не меньшим затейником, чем его предок?

И братья-призраки наконец-то, согласные и умиротворенные, полетели вниз, к поляне, к мертвому ясеню, и даже поставили свою ношу на ноги, а не бросили с пары метров, как обыкновенно делали это с должниками.

***********

Да, он был в нужном месте, в нужное время. Но это вовсе не было похоже на тот сон. Не было костяного моря, послушного и готового на все. Не было воронов на плечах.

О, нет. Вместо этого к нему выстроилась очередь из неуправляемых ирландцев, которые и после смерти толкались, кричали, дрались и непременно хотели быть первыми.
Так, что у Бэрка моментально разболелась голова, и в приступе бешеной ярости, он пообещал немедленно развоплотить следующих же нарушителей общественного порядка. А если те в свою очередь не будут предоставлены под пресветлые очи Короля достаточно быстро, то и вовсе на следующий Самайн никого не выпускать из Холма.

Была ли угроза действительно так страшна. И мог ли это по-настоящему сделать хоть один Draugadróttinn, Бэрк не знал. Однако это была уже очередная бессонная ночь, и в решимости выполнить любую обещанную угрозу можно было даже не сомневаться. И бледно-голубые ряды дрогнули. Пошатнулись, выплюнули тех, кто готов был собирать остальных. Мертвых гардов, хозяев и главарей. Терренс ловил взглядом их лица, жестом призывая к себе и указывая, куда встать.

И мало помалу происходящее приобрело какие-то признаки упорядоченности, напоминая уже обычный день судебных тяжб у живых. Призраки подлетали по одному, рассказывали, как их страшно и несправедливо убили (хотя и они, конечно, не блеяли, как овцы!). Но ответить на эти жалобы было решительно нечего. Все их убийцы тоже были мертвы, и некого было судить. И потому Терренс лишь кивал головой, касался лба страждущих благословляющих жестом, и предлагал послужить Керну, восстановив справедливость хотя бы для тех, кто в этом году нарушил гейс.

Занятие казалось монотонным, и мало помалу отдельные слова перестали иметь значение, Бэрк просто плыл в потоке времени, подчиняясь словно какому-то ритму. Проводя под синей луной часы, дни… во всяком случае, казалось, что времени прошло очень много, и было даже странно, что луна при этом не сдвинулась ни на дюйм.

Очнулся он только, когда лицо перед ним вдруг оказалось другим, лишенным зеленоватой голубизны и прозрачности. Напротив, эта женщина была телом, наполовину истлевшим и разгрызенным червями. Провалился нос, исчезло глазное яблоко, и вместо него на перемазанную глиной щеку выкатывались опарыши. И запах… да, запах был хуже всего. Он словно окутывал её вязким коконом, густым и плотным, как болотная жижа.

Бэрк долю секунды смотрел в её единственный мутный глаз, потом судорожно сглотнул, пытаясь сдержать подступившую тошноту. Вцепляясь кончиками бледных длинных пальцев в шороховатый холод камня. В поисках… поддержки? Защиты? Ответов?!

Но камень был по прежнему холоден, и ничего не оставалось, как кивнуть вновь пришедшей. Пусть говорит, раз пришла!

Мэрил Макмэхон сама была убийцей. Бросила в реку своего ребенка. Потому что… потому что прижила его не в законном браке, не с зеленой лентой Лугнасада. Прежний дружок ее больше не хотел. А для нового он был бы помехой… помехой, так говорила она, и плакала опарышами на тронутую тлением щеку.

Но теперь, теперь она хотела прощения. Просила отпустить её. Ведь ей одиноко и страшно. И очень холодно. И больно, когда люди проходят по её костям, зарытым в лесу в неглубокой яме. Она не говорила, как жила и как умерла, словно это было неважным. Только о том, что ей жаль. Жаль, так жаль. Она повторяла это слово, как молитву, теребя полуистлевшими пальцами остатки своего платья.

Прежний Draugadróttinn её не простил. Иначе бы она истлела гораздо меньше. И даже призраки старались отодвинуться подальше, кривя лица от омерзения. Ведь дело не в запахе? Они же все одинаково мертвы. Они не прощали её потому что такие не заслуживали прощения. И её удел был всегда лежать в своей неглубокой могиле, и вылезать лишь в Самайн, настойчиво докучая живым.

Так было правильно. Наверное, так было правильно… Никто не простит её грехи. Никто и никогда. Никто не простит, как никто не простит его самого…

Несколько секунд Бэрк молчал и задумчиво смотрел синими глазами на столь же синюю, ослепительно-синюю луну мертвых. Он целый день ждал ответов, знаков. Но знаков больше не было. Керн был мертв, как была мертва и земля. И здесь, от ночи длинных ножей и до Йоля, не было больше никого, к кому можно бы было обратиться за помощью. Все подчинялось его собственной Воле. И он сам был Законом и Волей. Имея право решать. Как Король. Как Владыка мертвых. Как Бог.

Бэрк медленно-медленно вдохнул холодный и смрадный воздух и так же медленно-медленно выдохнул. А после чуть заметно пожал плечами и сделал благословляющий жест над головой детоубийцы:
- Жизнь за жизнь. Спаси одного из тех детей, кто потерялся в Самайн, и тогда я прощу тебя, Мэрил Макмэхон. И ты сама сможешь себя простить.

Потом были другие. Смрад стал частью воздуха. И лица, истлевшие или навеки сохраненные в прозрачной голубизне казались уже делом обычным. Терренс даже велел принести себе кресло - к чему превозмогать больше необходимого? - и теперь восседал на одном таком, обитом алым бархатом, и умыкнутом призраками из гостиной в Бург Кастле.
Бесконечно принимая решения в этой бесконечно-длинной ночи. Словно вплетенный в поляну с ясенем, привязанный к ней незримыми нитями. Долго, так долго, что пальцы, взлетающие с благословением стали страшными в нехарактерной даже для него худобе. Казалось, не было больше того, что может его удивить. Не было больше того, от чего сердце забьется быстрее. Мир стал далеким и странным. Чужим. И все же, как только краешек алого платья коснулся поляны, он забыл, как дышать.

Беллатрикс. Беллатрикс Блэк.

Нет. Нет. Её не должно было быть здесь, среди мертвых. Разве Сигнус Блэк не следил за своей дочерью?! Разве не смог уберечь её? А О’Коннал? Разве не должен он был пользоваться моментом, разделив с ней постель и комнату? Так почему? Почему? Почему она здесь? Кто и когда посмел поднять на неё руку?!

Терренс сдвинул на переносице брови, словно от боли. Медленно встал. Сделал шаг вперед, на каких-то ватных, хромых, совершенно не приспособленных для ходьбы ногах. Впиваясь взглядом в лицо и тело Беллатрикс, в поисках ран, увечий, следов тления. Неужели? Когда? Почему?!!
И, наконец, озвучивая вопрос упавшим до хриплого шепота голосом:
- Как ты умерла?

Отредактировано Terrence T. Burke (2025-05-24 15:53:52)

Ее кожа не просто греет - обжигает, расходится электрическим разрядом под кончиками пальцев. И он бы рад их отдернуть, но вместо этого скользит вдоль шеи, по старым следам от удушья, вплетает в темные волосы. Ласково. Безупречно ласково. Крепко. Как умеет держать только Смерть.

И Беллатрикс такая же как там, на празднике. Когда танцевала с другим, а он смотрел-смотрел-смотрел, не зная, что хочет больше: сжечь в одночасье всех музыкантов… или же, наоборот, сделать так, чтобы песня никогда не заканчивалась.

Такая же, как во сне. Когда была только его. Когда оплетала его своими ногами. И кровь, их живая, терпкая, алая мешалась в сладостном поцелуе.

Как в библиотеке, когда хотела стать Наследником. Главой Рода Блэков. А он смотрел в её глаза, очарованный темным пламенем, и готов был пообещать весь мир.

Она такая же, и от это отчего-то особенно больно, так обжигающе больно, что из нечеловечески-синих глаз, цвета новой луны, катится соленая капля. Катится, медленно замерзая на скулах.

- Никто из живых уже не выходит отсюда, Беллатрикс.

И он хотел бы не говорить, солгать. Оставить все на потом, продлить хоть немного её улыбку. Темное торжество. Но она взяла с него клятву. Зачем? Она ли?

Тонкие до прозрачности пальцы ласкают темные волосы, каждую из этих змей, и родовой перстень Бэрков сверкает оттенками крови. Он хотел бы солгать, но говорит дальше. И золотые прожилки на мгновение бегут по синей радужке глаз.
- Я хотел, чтобы ты осталась со мной. Я сказал об этом твоему отцу. Но если я, новый Владыка Мертвых, не смогу теперь отпустить тебя, то построю здесь Авалон. Новый Тир Тоингире.

Он наклоняется ниже, едва касаясь кончиком носа её лба, виска, щеки, вдыхая её запах. Другой, иной, чужой для этого места. Запах пожаров и крови, земли и прорастающих трав. И дыхание, стылое, ледяное, обжигающе-ледяное дыхание смерти касается ее кожи.
- Будь со мной в этом мире тоже. Прими мою магию. Стань моей частью. Возьми то, что есть.

Золото умирает, чернеет, синева мешается с мраком, сияет подобно двум новым лунам. И исказившая черты улыбка больше не улыбка тонких бескровных губ - оскал на иссохшем лице мертвеца.

- Ты ведь моя. Скажи, Беллатрикс, моя?!

Она касается того, что было когда-то его лицом, костей, склеенных теперь чистой магией. Но он чувствует это. Не так, как в мире живых. Совсем иначе. Не кончики чужих пальцев - прикосновение живой души. Другой, бесконечной, огненной. И он словно пьет это её касание, прикосновение, взгляд. О, да, она видит его настоящим. Таким, каким даже он не решился бы увидеть себя. Она смотрит без тени страха, и не пытается сказать, что ей показалось. Что это случайность, игра света, иллюзия, норма.

Она смотрит на него, так мало похожего на человека, и под её взглядом становится жарко. Даже теперь. Даже этому иссохшему телу. И сердце, словно растревоженная птица, колотится так, что ребрам становится больно.

Она говорит. И каждое её слово прорастает кровавой осокой сквозь суставы и кости. Иссохшие мышцы и вены. Густо сплетается с мраком. Она говорит, и от каждого слова становится страшно даже ему, нынешнему Владыке мертвых. Страшно поверить в реальность происходящего. Принять, воспринять, отбросить оковы сомнений. Мораль, честь, ревность и жалость. Стать чистой Волей и чистой Жаждой.

Всё правда? 
Всё правда?
Всё?!

Но нет, это тело больше не позволяет ему удивляться. Приподнять бровь или сдвинуть её на переносице. Не позволяет ничего - только идти вперед. Идти по крови и крикам, по костям и пеплу, по ступеням, покрытым инеем. Вперёд и вперёд. От самого Ада до самого Неба. И, вместо всех эмоций разом, он лишь приоткрывает рот в посмертном оскале:
- “В каждом из миров, с начала и до скончания времен. Пока сама память о нас не исчезнет… Пусть всё горит и цветёт, но никогда не превращаясь в пепел…”
Он ухмыляется, и эта ухмылка отражается ослепительным синим светом в глазницах.
- Мы оба помним, и, значит, ты уже моя. А всё это твоё. Всё.

Она хочет крови. Смерти. Жатвы. Она видит чудовище и хочет чудовище. Хочет увидеть магию, которую с трудом держит его собственное тело. Тело, с кровью демона, сияющим сердцем и кусочком чужой души. Души избранного Керном.

Ещё мгновение он смотрит на неё, а потом вдруг запрокидывает голову и смеется. И этот смех ни на что не похож, он проникает под кожу острыми иглами. Заставляет подрагивать мерзлую почву, расходиться её паутиной трещин. Он смеется, а после обводит безумным горящим взглядом свою онемевшую паству.
- Что вы стоите, дети мои? Седлайте коней! Сегодня сам Draugadróttinn соберет кровавую дань. Вы столько лет ждали отмщения? Жаждали этой солёной, горячей крови? Возрадуйтесь! Моя Госпожа дарит этот подарок.

Он смотрит на них, притихших, покорных, и улыбается чудовищной синевой из глазниц. Улыбается синей луной. Синими рунами, подсветившими древний камень. Улыбается мраком, клубящимся по земле, как туман.
- Напоим эту землю до краёв. Очистим её под новую пашню. От тех, кто предал и преступил Закон. И пусть в эту ночь даже луна станет красной от крови!

Он говорит, и от его голоса ряды мертвых подрагивают, становятся ветром. Чудовищным ураганом, в котором с трудом различимы отдельные лица, взгляды, кости. И этот ураган смеется, и стонет, и повторяет его имя словно молитву, на чужом, непонятном, неразличимым для слуха живых языке: Geiguðr! Valföðr! Draugadróttinn!
И за секунду до того, как ураган подхватывает его самого, Бэрк делает шаг к Беллатрикс, обнимая её, прижимая к себе, оплетая её плащом из мрака и пепла. 
Мучительно, холодно, сладко, страшно?

…А теперь?

Все обычные чувства ушли, иссохли, стали прахом и пеплом. А то единственное, что заполняло сейчас грудную клетку - было всепоглощающим, страшным и темным. Темным, как бездна, как разверзшаяся пасть свежей могилы. Он делил это чувство с другими, с легионами голодных ртов, гниющих тел, холодных костей. Словно бы был их частью, и они были частью его. Одним огромным не-мертвым чудовищем, наполненным жаждой чужой плоти и крови. Невыносимым голодом, непостижимым в мире живых.

Он искал. Искал вместе с ними, со всеми. Искал, протягивал незримые щупы в пространство. Искал, как дети ищут разномастные игрушки в коробке, скользя от одной до другой: слишком мягкое, слишком гладкое, слишком… но нет, голод слишком велик. А то, что внизу так близко, так оглушительно рядом. Что это? Он слышит ток крови по венам. Биение сердца. Но нет, не свое. Не здесь. Он словно змея, почуявшая тепло добычи. Почуявшая, вздрогнувшая всем телом, развернувшая голову.

- Там.
Голос Беллатрикс. Он все ещё помнит, кто она. Он помнит свое имя тоже. Но прошлое кажется далеким, другим, неважным. И та, что он обнимает, просто ещё одна его часть. Чем-то отличающаяся от остальных, но точно принадлежащая ему самому. И он не спорит, не думает - тут не о чем  спорить и думать, лишь устремляется вниз, раскрывая вихрь, словно крылья, и оставляя мертвецов у себя за спиной.

Листья хрустят под ногами, обсыпанные инеем. А последние, не успевшие погибнут травинки, темнеют и вянут, задетые полами его плаща. Он смотрит вперед, на застывшего в ужасе мальчишку. На фонарь в его руках, фонарь даже не с огнем Самайна - чем-то лишенным и капли магии. Слышит удары сердца, такие громкие, что они заполняют все поле. Чувствует ужас, пряный, сладкий, наполняющий воздух лучшим из запахов. И медленно-медленно приоткрывает рот в единственно возможной улыбке.

Мальчишка дрожит, пятится назад, кричит надрывно и страшно. Пытается убежать на словно чужих непослушных ногах. Падает в грязь. И снова. И снова. Его фонарь звенит разбитым стеклом, исчезает, тухнет. Свет это надежда. Здесь нет места для света.

Король мертвых чувствует крик, именно чувствует. Словно голос - волна, прикосновение ладони, от которой сильно тянет в паху. Это так приятно, так приятно, невыразимо приятно. Но голод слишком силен, а чужая жизнь слишком близко. Настоящая, свежая, юная. Жизнь пахнет железом, заставляет желать, все больше и больше. Желать, алкать, протянуть костлявую руку в призывном жесте.

Ко мне.

Воздух словно густеет, становится ледяным, десятки призраков, срываясь с места теснят, окружат, хватают, тащат ближе к своему Господину. Бежать? Что толку бежать, цеплять ладонями мерзлую грязь. Бежать слишком поздно. Ты замечен, и, значит, ты мертв.

Мальчишка дрожит. Пахнет потом, страхом, мочой. И на его висках бьются в ужасе тонкие жилки.
Бэрк медленно скользит синими провалами глазниц по этому лицу, впитывая, запоминая. Но нет, не черты. Он толком не видит их, не воспринимает. Только тепло, ток крови, сгусток энергий, трепещущихся в груди, расходящихся тусклым светом от сердца по венам.

Мальчишка дрожит, дрожит в крепкой хватке своих конвоиров. А он вплетает в темные волосы костлявые пальцы. Наклоняется ближе и ближе, и ближе. Так, что на коже живого расходится иней. Он наклоняется ближе медленно проводя вдоль чужой щеки остатками носа. Сладко, так сладко. Так невыразимо сладко, что кончики пальцев возбужденно дрожат, касаясь маггловской куртки. Того места, откуда расходится масляный свет.

Маг? Маггл? Мужчина, женщина, старик, ребенок? Для Смерти все будут равны. Все равно желанны. И он касается чужих губ тем, что осталось от собственных так, словно целует мармеладных девчонок, Маро, Дени, Адо и Ивена разом. А пальцы, его пальцы с протяжным хрустом разрывают чужую куртку, ломают ребра, обхватывая это светящееся, живое, трепещущее. Вытаскивая его наружу. Так, что кровь струится по пальцам, капает в мерзлую землю. Кровь льется с разомкнутых в стоне губ. Горячая, терпкая алая.
Пряная, пьяная…

На секунду он замирает, вдыхая этот восхитительный запах. Аромат уходящей жизни. Ни с чем не сравнимый, и ни на что не похожий. Бэрк чувствовал его раньше, но только сейчас вкусил, осознал в полной мере. Он кружит голову больше, чем виски, опиум и трава. Он кружит голову, заставляет желать больше. Ещё больше. Ещё. Дрожать в почти сексуальном экстазе.

Но нет. Он не может взять всё себе. Не здесь. Не сейчас. И, отпихнув ногой больше не нужное тело, подарив его алчущим подданным, Бэрк поворачивается к той, что хотела этого так же сильно. К той, что стала всем и частью всего. Стала частью его самого, без принуждений, по собственной воле.

- Тебе.
Он протягивает дрожащее сердце в раскрытой ладони. Сердце, где последними кровавыми искрами догорает масляный свет.

Отредактировано Terrence T. Burke (2025-06-02 02:35:08)

Он всё ещё покачивается на волнах удовольствия, странного. Непохожего ни на что из испытываемого до. Да и было ли что-то до? Память словно обожжена последними лучами солнца, и вокруг лишь длинные тени предметов.

О чем она говорит? Бэрк пытается сфокусироваться, поймать ускользающий смысл ее слов. Раньше он знал их целое множество, слов и смыслов; столько граней эмоций и чувств, но сейчас не помнит ни одного. И только долго и пристально смотрит на свою избранницу провалами глазниц. Сияюще-синими, как луна мертвых.

Что лучше чего? Самому быть богом, чем его жрецом?

На секунду Бэрк смотрит на копошащееся месиво своих подданых. На мгновение отчетливо видя Мэрил Макмэхон с оторварванной кистью мальчишки в зубах. Видит так четко, словно кто-то высветил истлевшую фигуру светом огромного фонаря. Видит её имя, её прозвище на постоялом дворе. Её платье, с таким низким вырезом, что из него едва не выпадают литые груди. Видит её ноги, поверх чужих спин… видит всю её жизнь словно на ладони. И лес тоже видит. Чахлый орешник, овражек с расползшейся грязью. Она кинула ребенка в эту холодную грязь, и он больше не кричал.

Бэрк смотрит дальше. Выхватывая новые и новые истлевшие лица. Новые жизни, деяния, смерти. Имена. Теперь он знает их всех. Знает даже то, что предпочел бы не знать… 

Ивы. С длинными ветвями. Стонущие, плачущие, жадные, сочащиеся алым. Река с темным пламенем… зачем это? Вот он Ад. Здесь. Сейчас. Везде. Вокруг. Он смешался с Благословенной, и она сама стала Адом.

— Где на твоём острове тот алтарь, к которому твой бог придёт первым после своего рождения? Оставим это для него там. Когда он вернется, ему не помешает подкрепить силы

Он знает, почему Draugadróttinn. Но почему здесь Беллатрикс?

Бэрк наклоняет голову, скользит взглядом по её шее - сплетению алых и звездных вен, по губам, по спинке носа. Вплетает в темные волосы окровавленные пальцы. Нежно. Так нежно. Безукоризненно-нежно.
Почему?

Она говорит о Керне. Но Ему не нужен такой подарок. Мертвая плоть, принесенная мертвецами. И все же он есть, такой алтарь. И она права, так права, словно знала об этом всю жизнь. И Бэрк медленно кивает, немигающим синим заревом вглядываясь в её лицо. Бог который вернется. Его бог.
Бог, который разделит с ним смерть.

- Тот алтарь к которому он придет первым, да. Он должен обрести свое подношение.
Секунду Бэрк молчит. Улыбаясь безгубым ртом. Долго. Весело. Страшно.
- В каждом из моих миров, Беллатрикс. Ты видела, какие они. Ты видела, какой я.
Он наклоняется ближе, оплетает пальцами её щеку. Осторожно и бережно. И голос его становится тише. Как шепот. Как ветер:
- Прими их все. Принеси жертву моему богу. Ты примешь?

Отредактировано Terrence T. Burke (2025-06-04 16:58:36)

Мир все ещё странный, зыбкий, изменчивый. И ее слова ложатся зубами дракона в свежую пашню, прорастают пиками смертоносного войска. Она готова. Согласна. Рядом.

Рядом. Такое странное слово.
Он беззвучно повторяет его следом за ней. Потом медленно наклоняет голову в знак согласия.
«Да будет так».

Прислоняется скулой к сплетенным намертво пальцам, на секунду замирая, останавливая мгновение. Он хотел бы остаться так вечно. Но вечность немыслима даже для Смерти.

Три удара сердца, и поле пустеет. Останки разобраны, не осталось даже костей. Только кровь нестерпимо алеет на покрытой инеем траве. Как его звали?

Впрочем, это неважно. Важно, что она согласилась. Но, если будет ждать слишком долго, то может и передумать. И Бэрк беззвучно делает жест рукой, закручивая вокруг чудовищный ветер мертвых. Теперь это просто. Так просто, как раньше было просто дышать. Словно все эти лица, призраки, кости всегда были частью его собственного тела.

А может и так? Разве сам он не знал, что родился чудовищем? Не понял этого с ожерельем пальцев на шее. Или там, когда в темных подвалах Король Карактак в первый раз подал ему нож.

Тот самый. Эта мысль настигает Бэрка в тот же момент, когда перед глазами уже оказывается прежняя поляна. Тот стул, на котором он принимал свою сегодняшнюю паству. Истлевший теперь настолько, что едва ли стоит к нему прикасаться. Камень со спиралью рун. И дерево. Безлистное дерево, на котором сидели теперь два ворона. Синие, ослепительно-синие под синей луною мертвых.
Их ждали?

- Это тоже алтарь, Беллатрикс. Тех богов, что правят от Самайна до Йоля. Тех, что несут с собой ужас и смерть. Пьянеют, видя чужую кровь. На камне их имена. Пойдем. Я покажу.

Бэрк подходит к камню, костлявыми пальцами касаясь рун, от центра к краю спирали, и в глубине их подрагивает, загорается синий огонь.
- Draugadróttinn. Владыки мертвых. Те, кто были им, тогда и сейчас.
Его палец останавливается на последней руне. Пустому канту, вместо символа.
- Мое.

Он качает головой, словно соглашаясь с собственной мыслью. И все происходящее кажется правильным. Как правильным казалось тогда, в Запретном лесу.
- Ты спрашивала про шрам на шее. Я ответил ещё тогда. Я видел это дерево недалеко от Школы. Его, чудовищное, несуществующее в нашем обычном мире, но проникающее во все миры разом. И понял, что должен сделать. Что ждет от меня мой Бог.

Минуту он смотрел на трехглазых призрачных воронов. Реальных ли? Несуществующих даже для Ивена. Потом повернулся к Беллатрикс.
- Положи подношение здесь, под камнем. И, когда наша кровь смешается на нем, возможно, ты увидишь тех птиц, что всегда были с тобой. На твоем гербе.

Сон? Она бы могла спросить что-то попроще. Потому что я вижу то, чего нет? Потому что это безумие? Дар Великого Бога? Случайность? Они помнят общую фразу, но одинаков ли их сон изнутри?

Бэрк медленно пожимает плечами. Он обещал быть честен.
- Не знаю. Я хотел тебя увидеть и увидел. Я иногда вижу разное, но не знал, что это может быть… -  он ищет подходящее слово. Всему разом. Реке с темным пламенем, кровоточащим ивам, истлевшему дракону. А ещё тем, другим снам. Покрытым инеем ступенькам к трону, обжигающе-ледяной тишине, сломанной руке; точному месту, где держатся гиппогрифы. - и твоим тоже.

Он мог бы в ответ спросить про Грэди. Впрочем, это было бы слишком мелким. У него самого тоже есть кто-то, кто делит с ним постель. Разве это что-то меняет? Все что случилось тогда, во сне, даже если это простое совпадение, строка из прочитанной ими обоими, но начисто забытой книжки, не стоит того, чтобы марать его лишним. Тем более, теперь.

- Никто больше не говорил мне… - Бэрк останавливается, потому что то, что он скажет сейчас может быть ложью. Был ещё, как минимум, один человек, который произносил слово «сон». Тот, кто прибежал в подштанниках, умоляя его не убивать. Тогда он просто не придал этому значения. - Не знаю. Я наверное всегда искал другую причину. Что-то привычное. Может быть, все такие сны посылает Керн? А, может быть, это возможное будущее.

Ведь был Ив, которому снился Рогатый бог. И что бы там ни считал Герцог Ко’ранжайд, именно сон направил Розье туда, куда ему было нужно. Керн мог привести Ива к его клиссангу. Керн мог послать сон Беллатрикс, и мог направить её теперь на эту поляну. Возможно, потому что так единственно-правильно.

Но даже если и нет, разве не они решают теперь, что станет правдой? Хотят ли быть рядом. В каждом ли из миров.

Сердце первого опустилось на землю, и вороны пронзительно закаркали, заволновались от вожделения. Но нет, если это они должны вкусить чужую плоть, то ещё слишком рано. Пока они только свидетели.

Бэрк подносит палец ко рту, призывая их к тишине, оплетает запястье Беллатрикс костлявыми пальцами, а второй рукой забирает у неё кинжал.

Красивая. Она такая красивая в своей бесконечной решимости. Бесконечной силе духа. Оседлавшая удачу и подчинившая себе ветер. Как та звезда, что бьется теперь у него вместо сердца. Бьется все быстрей и быстрей, словно пытаясь растопить холод зимы. На секунду снова сделать его живым.

И он смотрит на Беллатрикс неподвижной синевой из глазниц, обнимая взглядом всю разом, как обнимал там, во сне. Лаская её губы, и шею, плечи и грудь, каждую клеточку тела. Видя сейчас только её. Даже здесь. Перед алтарем Смерти. И голос его, ветер зимы, скользит над поляной, ответом на её слова.
«В каждом из миров. Назови мне своего бога, и он станет и моим тоже...»

- Я, Терренс Теодор Бэрк. Избранный Жрец Великого Керна. Draugadróttinn, Владыка мертвых. Балор, Король Ада. Коронованный Король Коннахта и Тир Конайлла. Благословенный Господом стать Королем всей Ирландии, даю тебе, Беллатрикс Блэк, права моей крови. Права моей магии. В каждом из миров. Все, что ты сможешь вместить и захочешь взять. Пусть все это будет твоим.

Он сжимает крепче серебряный кинжал, и ведет им по чужому запястью, оставляя алый порез. И кровь, алая, ослепительно алая стекает по белой коже, падает каплями в высохшую траву.

- Пусть твое имя станет поверх моего имени, а твоя рука - рядом с моей. - Бэрк направляет её руку навстречу камню, и кровь заливает алым пустую руну, смешивая синий и алый.

- Отныне и во веки веков. И пусть слуги Смерти этому станут свидетелями. Пусть станет свидетелем Первый, чье сердце мы приносим сегодня в Дар. Да будет так.

Бэрк останавливается, чтобы несколько капель упали поверх мертвого сердца, а потом разжимает пальцы, выпуская запястье Беллатрикс. Ещё секунда, и он прячет серебряный кинжал, а, взамен него, снимает с пояса свой. Тот, что забрал сегодня у Адо. Простые ножны, простая рукоять из черного дерева, впитавшая крови наверное больше, чем Беллатрикс сможет увидеть в своей жизни. Проклятый нож палачей дома Бэрков. 

Терренс протягивает его, а потом мгновение смотрит на свои иссохшие пальцы. Он должен вернуться. Стать тем, другим, Королем из Бург Кастла. Даже если нынешний облик теперь его настоящая суть. Истинное лицо Чудовища. Он прячет лицо в ладонях, закрывает глаза, отыскивая кусочек души. Тот, что хранит глубоко-глубоко. В тайном месте сознания, в темной пещере, за сотнями запоров. Хранит в хрустальном ларце, подвешенном на четырех золотых цепях. Кусочек чужой души, чей свет сияет, как Солнце.

На мгновение Бэрк возвращает себе этот свет, возвращает плоть иссохшим костям, а кровь обмелевшим венам. Возвращает даже золото глаз. Но, раньше, чем он задирает рукав костюма, протягивая запястье Беллатрикс, золото снова уходит, подменяется сияющей синевой. Сначала радужка, потом зрачок. Потом синяя луна мертвых наполняет весь глаз целиком, от века до века. Сочится матовым призрачным заревом.

Той, кто тебе нужен… Но она уже та. Звездная. Огненная. Свободная, в своем выборе и желаниях. Настоящая. И он не посмел бы исправить в ней ни один локон, ни один штрих. Но неизменна только смерть. Те, кто остановились, вот они, у него за спиной, дышат смрадом и инеем. А суть жизни - изменчивость, и магия в ней, как река.

Нож рассекает кожу, и отчего-то тело чувствует боль. И кровь выступает алая, ослепительно алая, кровь человека, а не чудовища. Кровь капает на алтарь, закрашивает пустую руну в центре спирали, прочеркивает дорожку к краю, смешивается с кровью Беллатрикс. И свет внутри знаков дрожит, захлебывается, как костер, в который подбросили слишком много веток. Вспыхнет до небес или потухнет?

Кровь падает на сердце первого, окропляя, стекая в мертвую землю. Тишина безупречна. Ни стона, ни шороха, ни вздоха, и на секунду кажется, что даже воздух замирает, становится прозрачным стеклом. И тем громче, оглушительней кажется раздавшийся стук. Один, другой, третий. Это, очнувшееся, обезумевшее от магии, дрожит принесенное к алтарю сердце.

Бэрк поворачивается к Бэллатрикс, накрывая её запястье своим, оплетая её руку тонкими длинными пальцами. Смешивая одну кровь с другой.

- Да будет так. В каждом из миров. Пока сама память о нас не рассыплется пеплом.

Кровь на камне темнеет, тает, впитывается губкой, и свет в прорезях рун разгорается ослепительно ярко. Все ярче. И ярче. Отражается синим заревом на промерзшей земле, бежит по иссохшему древесному стволу. Бежит, словно вода, наполняет каждую ветвь, каждый корень, заставляет очнуться, дышать, и это чудовищное дыхание наполняет воздух смертельным холодом, от которого в одночасье немеют губы и пальцы. Холодом, убивающим все живое. Магией тьмы и смерти. Балора и Калех Вайры.

Бэрк не оглядывается. Ни на этот свет, ни на корни дерева, оплетшие основание алтаря, обвившее сердце так плотно, что уже и не различить. Ни даже на призрачных воронов, сорвавшихся с дерева в поисках нового места. Смеющихся громко, хрипло и страшно.

Он лишь смотрит на девушку перед ним, смотрит, как будто видит весь мир, смотрит и улыбается. И лишь, когда оба ворона занимают свое место на его плечах, спрашивает тихо, одними губами:
- Ты их видишь?

Другие. Может, она и права. Может, есть и другие, о которых он не знает. Другие такие деревья, такие камни. Может, есть и другие Владыки, собирающие своих мертвецов?

«С самого начала». Да, она всегда должна была быть здесь. Поэтому он заметил темный огонь в её глазах. Поэтому потянулся к ней там, в школьном дворе. Зацепился, не смог забыть. Все дело в магии. И то, что от одного её прикосновения
даже сейчас, в мире Смерти так странно, так жарко и тесно в груди, это тоже часть магии. Быть может, какой-то другой, в которой он сам не смыслит, и все же…

«Другие». Это слово, как рыболовный крючок, застрявший в губе, и Бэрк на мгновение хмурит темные брови, пытаясь вспомнить. Ведь Беллатрикс права, он где-то видел уже этих трехглазых птиц. И, нет, ещё раньше тропы в Запретном лесу. Но их было не две. Десятки, сотни, и его собственный смех мешался с их хриплым карканьем.

А ещё там была тьма. Целые клубы тьмы, в которой невозможно было дышать. Да, он никак не мог сделать вдох и думал, что ещё немного и исчезнет, умрет, сам станет прахом и пылью. Он шел тогда из мира под Круахан Ай, от огненной темной реки и кровоточащих ив. Места, которое видел так часто, но тоже считал вымыслом, игрой обезумевшего воображения. Шел к Беллатрикс. Нет, не шел. Ехал.

С ним был Проводник. Тот, кто знал дорогу лучше него. Тот, кто до этого ни разу не появлялся в ивовых зарослях. Великий. Наполненный древней магией. Мертвый.

- Тот сон. Я ведь пришел не один.
Бэрк медленно кивает собственным мыслям.
Сейчас Самайн, время, когда нет настоящей границы между мирами. Время, когда подводятся все итоги, и все дороги сходятся воедино. Он приходил за Беллатрикс, но проснулся. А теперь ему нужно дальше. Им.

Терренс поворачивается к алтарю, протягивает к нему руки, тонкие бледные пальцы, словно пытается отыскать наощупь нужную нить. Ту, что струной зазвучит, зазвенит между мирами. И так трудно звать того, у кого нет имени. Того, у кого, нет души, как у Балора. Но он зовет. Беззвучно, настойчиво. И лишь вороны хрипло каркают у него на плечах. Подсказывают? Смеются?

Сколько проходит времени? Секунда? День? Год? Но, наконец, Бэрк его чувствует. Дрожью травы под ногами, тьмой, заструившейся ядовитым дымом. Чувствует так, как не умеют воспринимать живые. Чем-то новым, другим. Шестым? Седьмым? Протягивает ладонь навстречу, появившейся ниоткуда призрачной морде, покрытой черными щитовыми наростами. Огромной настолько, что, кажется, поляна слишком мала, чтобы вместить все чудовищное, тронутое тлением тело.

Это безумие. Но останавливаться уже поздно, и Бэрк смеется, на мгновение прижимается лбом к зубастой смрадной пасти. Ласкаясь к тому, кто уже не способен ответить на ласку.
- Привет, Крысолов.

Имя гиппогрифа из королевских конюшен ему не подходит, но другого нет, и он словно не возражает. Лишь уголья глаз горят тусклым пламенем мертвого.

Тело дракона огромно, ему приходится свернуться клубком, чтобы уместиться, оплести дерево и алтарь. И он такой же, как во сне, до последней детали. Изодранные крылья, торчащие наружу ребра. Такой же, до последнего щитка.

Существует ли он? Или это последняя грань сумасшествия? Сон? Ядовитый пар? Порождение чистой магии?

Бэрк гладит огромную черную морду, а потом поворачивается к Беллатрикс, оплетая её ладонь и увлекая за собой вверх, по подставленному призрачному крылу.