— Неужели вы допустите, чтобы эту девочку просто взяли и отправили обратно?
Мира очень редко позволяла себе подобное. Прийти к мистеру Келлеру без вызова, в неприёмные часы — до сего дня такое произошло лишь однажды, когда она случайно узнала о взятках, щедро выплачиваемых мистером Горбином аврорам Роббу и Стиву. Тогда она даже в дверь постучать забыла. Хорошо хоть сейчас об этом вовремя вспомнила.
Надо отдать должное мистеру Келлеру — он реагировал спокойно, не пугаясь всплесков праведного возмущения у молодых, толком не знающих жизни аврорш. Он объяснил Мире правила игры в прошлый раз, сможет объяснить и сейчас, хотя — если говорить про сейчас — Фрэнк вообще не понимал, в чём проблема. Девица несовершеннолетняя, у неё есть родители, что ещё с ней делать, если не депортировать обратно в Италию?
— А чего ещё ты ждешь? Мы обязаны сделать это, таков закон. У неё есть мать. Живая. — Он сделал особое ударение на последнем слове и воззрился на Миру снизу вверх, ничуть не смущаясь тем, что она буквально нависла над его столом так, что концы струящихся змейками светлых волос почти коснулись столешницы.
— Мать-содержанка, которая живёт с магглом. С турком! Неужели вы до сих пор не поняли?
Ответом мисс Боунс стал тяжелый вздох. Как же сложно иногда с этими женщинами. Нет, он ценил Миру за её неравнодушие к работе и редкую способность читать эмоции, но она никак не могла понять: всех на свете не спасёшь.
— Мира, у нас нет доказательств. А мисс Каллас не хочет сотрудничать и давать показания. Использовать вертесариум мы не можем, нет повода. А раз она ни в чём не обвиняет своих опекунов, у нас нет причины в этом копаться. Да даже....
Мужчина опустил обе ладони на столешницу и быстро поднялся со своего кресла, словно распрямившаяся пружина.
— Даже если она даст показания, это дело итальянских коллег. Не наше.
Голова раскалывалась. Всё, что говорил мистер Келлер, Мира прекрасно знала и сама. Она и не надеялась на то, чтобы каким-то чудом оставить девушку в Англии. Но хотя бы не отправлять обратно к отчиму, который совершенно очевидно — уже надломил ей жизнь.
— Мистер Келлер — она выпрямилась, обратив на начальника спокойный, с примесью блестящей грусти взгляд — Девушка не может рассказать о таком. Даже я бы не смогла.

И всё. Он только руками развёл. Сказал: "Извини. Закон есть закон". И даже упрекнуть его было не в чем. Наоборот — выслушал, поговорил, разъяснил. Вот только сейчас Мира чувствовала себя даже ещё хуже, чем тогда, когда ей на пальцах объяснили, что Робб и Стив — не просто взяточники, а выполняют указание вышестоящего руководства. И если она хочет и дальше работать в Аврорате, ей лучше забыть о подростковом идеализме и перестать смотреть на мир в черно-белом спектре. И всё-таки. В кого она превратится, если начнёт закрывать глаза на чужую боль? А боль была. Мира её не придумала. Стоило только мисс Боунс объяснить юной мисс Каллас, что ту ждет депортация, как её буквально захлестнуло лавиной чужого ужаса, всепоглощающего, первобытного, животного. И слезы. Эти слёзы градом. Точно тоже самое почувствовала она сама, когда лет семь назад с ней пытались "познакомиться" оборванцы в Лютом переулке.

На часах было почти пять. Вечера. Что можно было сделать в оставшийся час рабочего времени? 
Ничего.
— Как насчёт сходить к начальству поглавнее? — шепнул внутренний голос, в кой-то веки оставивший открытые издёвки где-то во тьме — Или боишься испортить карьеру?
Мистер Блэк уже считает её недостойной уважения. Фред не воспринимает всерьёз. Чего бояться? Мистер Келлер ... пока терпит. Но уж если так, вряд ли её поступок его огорчит.
Даже если это ни к чему не приведёт — главы отделов и их заместители должны знать, что здесь на самом деле творится, и не из сухих отчётов, а лично. Так что захватив с собой дело Марины Каллас, Мира вышла в коридор и направилась прямиком в дипкорпус. Умирать — так с музыкой.
Без шуток — было немного страшно. И в то же время просто по-человечески интересно, найдётся ли во всём министерстве хоть один неравнодушный человек. Как там говорится? Дело не проиграно, пока есть хотя бы один дурак, готовый драться за него?
Tom. M. Riddle.
Старший заместитель главы Отдела Международного магического сотрудничества.
Она стоит перед дверью из темного дерева и смотрит на табличку с именем, которое, словно порыв ветра, поднимает из глубин сознания целый ворох разноцветных листьев.
Фотографии в газете. Статьи о предвыборной кампании. Её мысль: "Бывают же на свете такие красивые люди." Но это, конечно, не повод голосовать на выборах, особенно если ничего не смыслишь в политике и вообще предпочитаешь держаться от неё подальше. И она, конечно, голосует за Нобби Лича, потому что с магглами лучше сотрудничать, а не ссориться, и глупо запрещать волшебницам выходить замуж за магглов и жить с магглами. А вот теперь — ирония судьбы. Хорошо ли это — просить внимания, времени, совета у того, кого она сама не поддержала когда-то?
Да почему бы и нет? — невозмутимо осведомился внутренний голос — Думаешь мистер Реддл на тебя за это сердится? Ты себя переоцениваешь!
Пальцы правой руки взлетели вверх, складываясь в нетугой кулак, и замерли в воздухе. В мёртвой тишине было слышно лишь её собственное дыхание и едва различимый шорох атласной, небесно-голубого цвета юбки. Молочно-белая блузка, застёгнутая на крупные жемчужины пуговиц, начинала казаться стесняющей — дыхание ускорялось, и волнение выплеснулось наружу в тихом шёпоте, сорвавшемся с губ:
— Это безумие
А потом она всё-таки постучала в дверь. Аккуратно нажала на ручку, приоткрыв завесу будущего, и тут же столкнулась с вопросительным, но при этом вполне дружелюбным взглядом девушки-секретаря. Молодец, нечего сказать; снова в неприёмные часы, за сорок минут до конца рабочего дня. Отлично, Мира, так держать. Скоро станешь знаменитостью.
Дыхание выровнялось.
— Здравствуйте. Я Мира Боунс из отдела по борьбе с мелкой преступностью. Я бы хотела поговорить с мистером Реддлом. Мне очень нужен его совет в одном важном деле.
Пожалуй, сейчас был подходящий момент воспользоваться служебным положением — ведь аврор может войти практически куда угодно. Если бы только этого было достаточно! Но, нет, нет, нет. Этого мало. Нужно, чтобы услышали, поняли, потратили своё время. Интуиция, обычно безошибочно указывающая Мире, что делать, сейчас молчала, тихонько улыбаясь где-то на периферии сознания. Мол, давай сама, а я со стороны посмотрю.

Отредактировано Mira R. Bones (2025-05-30 00:26:18)

Все происходит так быстро, что Мира даже не успевает ни огорчиться вполне ожидаемым словам секретаря о записи в начале месяца, ни обрадоваться внезапной удаче, стремительно развернувшейся перед ней подобно огромному, сверкающему ультрамариновой синевой порталу. Дальше течение секунд замедляется. Слегка приоткрывшаяся дверь высвобождает магию чужого голоса, и эта магия зовёт её — тянет, словно магнит, сливаясь в слова. И конечно, Мира идёт на голос, ведь она же именно этого и хотела — поговорить, вот только почему-то с самых же первых секунд она ощущает себя скорее ведомой, чем ведущей. А ведь мистер Реддл ещё даже не начинал с ней беседовать.
Звук её шагов тонет в мягком ворсе ковра, когда она подходит к двери, чтобы тут же столкнуться с цепким взглядом голубых глаз; ярких, искристых, полных заинтересованности и какой-то невероятной внутренней силы. Видит живые, пронизанные отражением внутренней жизни черты, обрамлённые крупными кудрями каштанового оттенка, столь глубокого, что в нём хотелось утонуть. До этого момента Мира видела Тома Реддла только издали и на колдографиях в газете — без сомнения, завораживающих, но оригинал стократно превосходил их по степени эмоционального и чувственного воздействия. На колдографиях он казался скорее прохладным и пронзительно-противоречивым: гордым, даже с ноткой жестокости. И вместе с тем что-то удивительно доверчивое было в этих чертах, так тронувших её тогда. Сейчас же перед ней стоял живой, полный энергии мужчина действительно необыкновенной красоты, понять которую было значительно сложнее, чем колдографию из газеты. С каким-то невероятным спокойствием Мира вдруг осознала, что давно ждала этого момента. Как будто все события, происходившие до сих пор были нужны только для того, чтобы она пришла сюда, вот в эту точку, и оказалась под этим взглядом.
В Вас всё само совершенство. Вас и не желаешь представить иначе
Светлый, ясный оттенок глаз цвета некрепкого чая оставался внешне-спокойным, но из глубины его поднималась, словно солнце, снопами бьющее сквозь облака, искренняя и совершенно безграничная приязнь. И всё это при абсолютно незамутнённом рассудке, который услужливо напоминал о том, что они ещё даже не начали разговаривать о деле, и что она совсем не знает того, кто производит на неё такое волшебное впечатление.
А кажется, будто тысячу лет знакомы
— Добрый вечер Казалось так странно и неправильно говорить голосом; хотелось общаться мысленно, без слов, и как будто это было даже возможно, но... Опять она куда-то улетает! Ей чудится, что он может понять её без слов? Наверное это просто потому, что человеческий язык действительно видится Мире слишком грубым и несоответствующим тем мыслям и чувствам, которыми ей на самом деле хотелось делиться вот с этим человеком, собирающимся что-то на ней проверять.
Напитки.
Невольная улыбка скользнула по губам, словно шаловливый солнечный луч, и девушка покрепче сжала папку с делом Марины Каллас, не торопясь однако выкладывать причину своего визита на стол.
— Спасибо, что согласились поговорить со мной. Я тоже очень рада, что у меня наконец появился повод с Вами познакомиться, хотя должна признаться, он не самый радостный...
И я бы предпочла другой, более нейтральный, но другого не представилось. Мне так хотелось к Вам прийти! Простите меня
Не всегда хочется скрывать свои мысли. Иногда напротив, думаешь до звона громко, надеясь, что каким-то чудом тебя услышат. Или когда вслух сказать нельзя, но так хочется — и  мысль срывается в пространство подобно золотой стреле.
Как хорошо, что у неё в руках есть эта папка! А то бы она не знала сейчас, куда девать пальцы, так и норовившие сжать что-нибудь покрепче. Усилием воли, в моменте ей удалось расслабить их, и только мочки ушей слегка порозовели от смущения. Мира вдруг вспомнила, что всё ещё стоит и, обернувшись в пол оборота, споткнулась взглядом о кожаное кресло. Сесть, конечно, стоило хотя бы для того, чтобы немного расслабиться.
—Шутишь что ли?— съехидничал голос — Ну, попробуй!
Она всё-таки села, и папка словно нехотя и как-то робко легла на небесно-голубой атлас, скрывающий колени.
— Я бы даже сказала, что дело безнадёжное, но возможно я вижу не все возможные варианты решения. Я бы не решилась тратить Ваше время, если бы речь не шла о чужой жизни. Молодая волшебница-иностранка сбежала из дома и нелегально пересекла границу. У меня есть основания думать, что у неё были для этого серьёзные причины. Но по закону получается так, что мы просто должны отправить её обратно, туда, где её жизнь будет в опасности.
Рассказ тёк плавно; живые, эмоционально окрашенные интонации негромко вплетались в слова, пронизывая неравнодушием фразы и даже паузы, но без намерения навязать своё отношение и видение. С огромной вероятностью этот прекрасный мужчина мог сказать ей точно тоже самое, что и мистер Келлер; и его совершенно не в чем будет упрекнуть. Но попробовать то можно, правда?

Отредактировано Mira R. Bones (2025-05-30 22:45:29)

Первое, что ожидала от этого смелого визита Мира — вопросы. Вопросы самые разные, но имеющие одну цель — избавиться от неё и от лишней работы в её лице. Например, почему она решила, что беглянка в опасности? Разве у неё есть прямые тому доказательства? И почему она вообще заинтересовалась этим делом? Это ведь даже не её сфера ответственности. Если она допрашивала эту девушку и позволила себе эмоционально включиться в процесс — ну так это её проблемы, причём тут дипломатический корпус? Ну и наконец, самый потенциально опасный вопрос — "Чего вы от меня хотите"? И хотя ко всем этим вопросам Мира была скорее готова, чем нет, все её обоснования можно было при желании разбить холодной и бескомпромиссной логикой. Так сделал Феб, сказав, что это не их дело и если беглянка имеет претензии к опекунам — ей нужно обратиться в итальянский Аврорат, так сделал мистер Келлер, сказав примерно тоже самое. И вот от этого становилось по-настоящему страшно. Что это за мир такой, где от жизней живых людей просто отмахиваются, а ты ещё должна умудриться объяснить взрослым, дееспособным коллегам, почему это неправильно.
В любом случае, мистер Реддл мог начать с неудобных вопросов и выпроводить её уже через десять, а то и через пять минут, но вместо этого мужчина просто отодвинул в сторону свои бумаги и какую-то очень важную папку — не зря же та была красного цвета — а потом и вовсе присел на край стола, всем своим видом показывая: он не видит в лице Миры помеху и не стремится поскорее от неё избавиться. Наоборот. Он был как будто действительно рад ей, по-настоящему, и это показалось девушке так удивительно и необычно на привычном фоне, где даже Фред почему-то избегал серьёзных разговоров с ней!
Внимание. Касания чужого взгляда были для неё сродни физическим прикосновениям. Он был непритворно, целиком сосредоточен на ней. Казалось, что в эти секунды для Тома Реддла не существовало ничего важнее; словно прожектор высветил её во тьме, и она...  оказалась под прицелом. И вот это-то чувство возымело на Миру эффект подобный тем самым каплям коньяка в кофе. Странное тепло, вспыхнувшее где-то в затылке, породило волну мурашек, разлившихся по всему телу многочисленными ручейками — до кончиков расслабляющихся пальцев. Мужчина задал ей всего один вопрос, и на мгновение она потерялась, ухнув в синие озёра, холодные и обжигающие одновременно.
Я разве не сказала, что она несовершеннолетняя?
Кажется, Мира уже забыла, что именно сказала, и вспомнить это дословно было сложно, невозможно почти, потому что вместо того чтобы вспоминать собственные слова она смотрит на протянутую к ней руку, на сильные, красивые пальцы, и уж совсем неожиданно для себя — обращает внимание на отсутствие обручального кольца.
Господь с тобой, Мира, ты же никогда не стремилась замуж
Неловкой паузы, однако, не последовало; слишком важно было произвести на мистера Реддла нужное впечатление, а если она позволит себе вот так плыть, он решит ещё, чего доброго, что она через чур странная для аврора. Да впрочем чего греха таить, оно ведь так и было.
— Да, вы правы. Так и есть. Я, кажется, забыла упомянуть, а ведь это самая важная деталь — улыбнувшись мужчине в ответ, Мира поднялась с кресла и, сделав шаг вперёд, протянула ему папку с делом мисс Каллас, где в числе прочего лежали протоколы допросов. Он всё-таки заметил её волнение; плохо же она умеет скрывать свои чувства. Но может быть, это и к лучшему.
— Я действительно немного волнуюсь — призналась девушка, решив, что нет смысла даже пытаться прятать что-либо от наблюдательного взгляда собеседника — И наверное, не откажусь от чая.
С ней давно никто так не говорил. Таким мягким, располагающим и вместе с тем уверенным голосом, в котором Мире слышалась готовность принимать и даже обещание чего-то. И вместе с тем в его звучании было что-то грустное, и этот оттенок — почудился он ей или же нет — отозвался внутри глубоким, бархатно-мягким резонансом, словно звучание одинокой струны виолончели. Что он имел в виду этими словами о жизнях и мире — даже намёка на такой вопрос у неё не возникло. Лишь изогнулись, слегка приподнимаясь, светлые ровные брови, и она взглянула ему в лицо — внимательным и долгим взглядом, в котором одновременно светилось молчаливое понимание и светлая, балансирующая на грани с нежностью грусть.
— Он этого стоит, поверьте — произнесла она, касаясь пальцами столешницы, и тут же соскальзывая подушечками с деревянной поверхности вниз.
— Я расскажу вам, что меня заставило вмешаться в судьбу этой девушки, если вы позволите; потому что в протоколах допроса мы, к сожалению не можем отразить всей картины целиком.
Это была правда. Из протокола можно было понять лишь только то, что Марина А. Каллас упорно лгала о своём возрасте, утверждая, что ей девятнадцать лет, и что её родители умерли. Оказалось, однако, что ей всего шестнадцать, и хотя отец её действительно давно умер, мать всё ещё здравствовала и жила в роскошном особняке на берегу моря с неким богатым магглом турецкого происхождения. Марина вместе с тем утверждала, что искала в Лондоне лучшей жизни, честно собиралась работать и может быть, выйти замуж за приличного человека. Как только она узнала, что её с большой вероятностью депортируют, и не просто, а вернут обратно в отчий дом, то разрыдалась и произнесла, буквально - "Куда угодно, только не туда". Жизнь в Лондонских трущобах, в голоде, в холоде, без гроша в кармане — и та казалась этой девочке привлекательнее безбедного существования на морском побережье. Почему именно она не хочет возвращаться, мисс Каллас вразумительного ответа не дала, и вот здесь казалось бы, и был тупик, если бы не эмоции, которые тоже кое о чём говорили. Но об этом в протоколах допроса писать было не принято; таланты Миры как эмпата охотно использовали, но сделать заключение по этой части — по всем правилам, на официальном бланке она почему-то не могла. И получается, что за аргумент это вообще не считалось; как информация к размышлению — да. Но не аргумент. О чём говорить, если даже глава Отдела Тайн не считает способность читать чужие чувства достойным рабочим инструментом.

Отредактировано Mira R. Bones (2025-06-01 21:13:07)

Он её не съест. По крайней мере, обещает, и это заставляет её вспомнить слова другого человека, сказанные два месяца назад за обедом в служебной столовой; тот, другой, обещал не кусаться, и не сдержал слова. Том Реддл кусать не станет. Что-то подсказывает Мире, что её собеседник не приемлет полумеры. И если вдруг что-то пойдёт не так...
Он просто убьёт. На месте.
Только почему-то от этой мысли, заревом осветившей разум, не страшно. По крайней мере, не так, как должно бы; она слишком отвлечённая, эта мысль. Тем более, что пока — всё хорошо. Пока что он своими руками заваривает им обоим чай, Мира слышит тонкий жасминовый запах в воздухе, и солнечные лучи текут, расползаясь яркими пятнами на паркете, всей своей природой напоминая мисс Боунс о безусловной любви к жизни.
Она принимает из рук мужчины полупрозрачную белую чашку на тонком блюдце — аккуратно, бережно и в глубоком молчанье — как драгоценность. Он улыбается ей и дарит долгий взгляд, выражая Мире то, к чему она категорически не привыкла: одобрение. От одного такого взгляда уже можно было воспарить в небеса, забыв обо всех предосторожностях, но вместо кружащей голову легкости она вдруг совершенно неуместно ощущает где-то под сердцем тягуче-тянущую тоску, как будто... видит его разочарование в будущем, которое нельзя ни предотвратить, ни отвести в сторону. А значит каждая улыбка, каждый взгляд стоили, наверное, как целая жизнь; мгновения, которые никогда не повторятся. Потому что ... такая как она не сможет надолго удержать внимание такого человека, как Том Реддл.
Она спокойно и без удивления принимает тот факт, что ему не нужен ни рассказ о двух допросах, ни папка с документами, которую Мира тайком стащила — недаром ближе к концу рабочего дня, когда уже никто ничего не ищет — чтобы показать заместителю Стеффана Розье. Быть может, она рассчитывала заодно умудриться снять копию для иностранных коллег. Ведь Мира, хотя и делала всё от неё зависящее в каждом отдельно взятом случае, всегда действовала в рамках закона. Вот и сейчас она предполагала, что её собеседник, быть может, знает какие-то сокрытые от неё самой лазейки — возможно, спорные, но допустимые; и что на худой конец она сможет составить грамотное обращение к итальянским коллегам, чтобы они проверили семью Марины Каллас, и проверили добросовестно; ведь не может несовершеннолетний подросток просто так сбежать из роскошного дома на берегу моря.
Она не видит в вопросах мужчины попытку тянуть время; ей и самой свойственна привычка вот так рассуждать в моменте, проговаривая уже известные факты, поэтому Мира просто наблюдает за собеседником, позволяя себе следовать за его мыслями — спокойно, как по течению.
И наконец, он задаёт вопрос. Два. Три вопроса. Снова адресует ей улыбку, и синие глаза сверкают, искрят, словно водная гладь под лучами солнца; он уже всё решил. И Мира, как была — с чашкой в руках — так и опустилась в кресло, медленно, словно аккуратно срезанный серпом цветок.
Я совершил для вас много добрых деяний волей Отца Моего. За какие же из них вы собираетесь побить Меня камнями?*
Чем больше добра Он делал, чем больше людей исцелял, тем меньше оставалось вокруг Него преданных сторонников. А под конец жизни Его же народ и вовсе требует распять Его, пока римский законник, сухой, циничный прокуратор Понтий Пилат пытается Его выгородить.
Это при том, что того, другого Человека об этом добре просили. О нём умоляли. Жаждали. А Марина Каллас — она, конечно, просит не отправлять её в Италию, но сама не готова ничего делать. Даже дать показания — и то не решается. Захочет ли она умереть ради своей свободы? Мира уверена в том, что нет, не захочет. Она испугается. А если ей "помочь" против её воли.... Это уже будет не помощь, а такое же насилие. Кто такая Мира, чтобы помогать людям против их воли, если даже Господь этого не может.
Она не улыбается, но в мягких чертах нет ни ужаса, ни уж тем более осуждения — только глубокая и серьёзная задумчивость.
— Вы смелый человек, мистер Реддл. И очень необычный.
Если отбросить все условия и оставить только Цель — его решение максимально эффективно. Один единственный выстрел прямо в яблочко, и проблема решена, если бы не одно "но" — Марина Каллас имеет собственную волю. Она — не абстрактная переменная в уравнении, а человек со своими страхами и барьерами. А ещё они не могут каждый раз инсценировать смерть каждого, кто попал в подобную или близкую к подобной ситуацию. Помочь мисс Каллас было важно, но делать это таким способом? Не то чтобы цена была слишком высока. Просто так это не работает.
— Если мне когда-нибудь понадобится умереть и воскреснуть, я знаю, к кому идти.
Он проверяет её. Предлагает нестандартное, экстремальное решение и в то же время — проверяет. Но сейчас не время было думать о себе и о том, как она выглядит в глазах эмоционально значимого человека. Хотя пройти его проверки очень хотелось, и это было совершенно другое желание, никак не связанное с делом Марины.
Она поднесла к губам чашку и сделала глоток, душистый, освежающий.... обнадёживающий?
— Я могу доверить вам свою жизнь. Но эта девушка уже не доверяет мне свою — она отказывается давать показания. Осознанно умереть — ещё сложнее, чем признаться в том, что тебя изнасиловали. И воскреснуть можно только по своей воле. Я не могу за неё поручиться. Но могу делать всё, что от меня зависит в рамках закона. К тому же таких, как она — много. Не станем же мы.... убивать их всех
И она отводит взгляд, пряча его где-то в складках тяжелых штор, собранных по бокам высоких окон. Уходить вот так не хотелось. Да и вообще — не хотелось. Даст же он ей немного времени, ну чтобы она успела допить чай? Солнце больше не напоминает ей безусловную любовь к жизни, а на сердце медленно тяжелеет камень. Сейчас она боится смотреть в лицо своего собеседника, потому что скорее всего увидит там разочарование и прохладу разбитых на острые осколки моментов. Воспоминаний о тех минутах, когда он просто улыбался ей, передавая из рук в руки чашку.

*Евангелие от Иоанна 10:32

Отредактировано Mira R. Bones (2025-06-03 23:57:40)

Тяжелые, гулкие удары сердца сливаются со звуком чужого голоса, вплетаясь в его интонации словно ветвистые сосуды в плоть; он говорит, и она слушает, впитывая каждое слово. Несмотря на силу эмоций, то опускающихся, то поднимающихся высокими, тяжёлыми волнами, её разум оголён почти до предела, так что даже этот кабинет — рисунок паркета, фактура штор, прозрачный блеск оконного стекла и едва различимый узор на коже кресла — становится до рези осязаемым и ярким. Каждая деталь бросается в глаза, врезаясь в разум, и всё это она видит, слышит, ощущает — слишком много на единицу времени. Между тем мужчина не останавливается на паре фраз; он перечисляет варианты того, что мог бы, наверное, ей предложить, но не стал.
Надавить на Главу Аврората? С помощью Министра? А так можно?...
Медленно и как будто через усилие Мира высвободила взгляд из тяжелых складок ткани, будто из густых, сковывающих движения терновых зарослей, и перевела внимание сначала на высокую фигуру, а затем и на лицо собеседника. Того, что она боялась увидеть, там не было. Ни разочарования, ни досады, ни холода. Никаких острых осколков; даже никакой иронии. Он просто, в самом деле пытался понять, чего же она хочет от него — вернее нет, не так. Чем конкретно она хочет, чтобы он помог? Правда, отчего-то Мира всё ещё ожидает отказа, облечённого в красоту логической огранки, всё ещё ждёт подвох, но на сей раз его просто нет. Она это знает.

Каким бы странным ни было первое предложение мистера Реддла, то, что он говорит сейчас звучит уже куда более реалистично и осязаемо, пусть и в вопросительной форме; но даже так — сказанное про главу Аврората и особу Министра производит на неё впечатление. Ведь для Миры эти две фигуры из разряда чего-то недосягаемого, настолько, что она и в мыслях не имела даже посметь думать в ту сторону. Она ведь едва набралась смелости для того, чтобы дойти до кабинета мистера Реддла, хотя, если подумать, сейчас он мог быть тем же самым Министром, которому она ни за что бы не решилась докучать, даже когда-нибудь! Так что ей повезло дважды — во-первых в том, что Том не министр, а второй раз — когда он захотел с ней говорить. Сошлись бы звёзды с кем-то другим и при других обстоятельствах? Она не знает, потому что не проверяла; ведь мистер Реддл — первый, к кому она пришла, просто решившись на это в моменте без долгих раздумий. Нет, если начать думать в поисках ответа на вопрос «почему»….  Потому что он один из немногих, кто просто-напросто был сейчас на месте. Потому что ей хотелось прийти именно к нему. Потому что повод, желание, возможность, момент — совпали. Потому что главу Аврората она просто боится, так что при таких исходных даже думать нечего о личном визите.

И вот сейчас — чего скрывать —  ей очень хочется ухватиться за протянутую к ней сильную руку; и чтобы он вытащил её из этого терновника, если конечно, ему не слишком сложно. Мечтать ведь не вредно, да? Но требовать от него разговора с Личем или даже с главой Аврората, до этого Мира не смогла бы и додуматься; только если он предлагает сам и сам считает это реальным. Так что сейчас она слушает его, не перебивая, так, словно от этого зависит её собственная жизнь, а не только судьба мисс Каллас.  Она, разумеется, понимает, что закон не всегда работает как отлаженный и выверенный механизм, потому что вполне успела ощутить шероховатости системы за годы работы в Аврорате. Мисс Боунс прекрасно понимает и то, что иногда нужно действовать без привязки к закону, и у неё даже есть такой опыт  — тот самый, когда она просто взяла и пошла в «Горбин и Бэркс» — да, это решение оказалось эффективнее скрупулёзного следования протоколу. И при этом она ничего не нарушила. Закон ведь не запрещает разговаривать с людьми, правда? И для того, чтобы просто пообщаться, ордер на обыск не требуется.
Потому как я без проблем напишу письмо или поговорю с министром
Надежда, ярко блеснувшая в это же самое мгновение в чайном взгляде, полоснула без ножа — и в первую очередь саму Миру. Неужели она действительно это слышит? Да? Это ведь «да»? Сердце снова подпрыгивает, словно трепещущая птица, и тут же замедляет ход, давая выход странной, почти эйфорической лёгкости, мягко ударившей по коленям. Конечно это будет здорово, если он напишет письмо! Ведь положить в стол конверт с печатью заместителя главы Отдела Международного магического сотрудничества — совсем не то же самое, что бросить туда же конверт от какой-то неизвестной Миры Боунс из отдела по борьбе с мелкой преступностью. Его письмо прочтут с куда большей вероятностью, и она достаточно высока для того, чтобы попробовать. Молчание, повисшее в воздухе на несколько секунд, даёт ей фору для того, чтобы вдохнуть и выдохнуть. Она уже готова согласиться на всё, что Том посчитает подходящим с точки зрения законности и эффективности, но не успевает облечь это в слова.
Тот, чьей поддержки и близости она так хочет, говорит, что ей не обязательно умирать для того, чтобы прийти к нему. И улыбается. Улыбается так, как будто всё про неё знает. Мало того — сочувствует.
Конечно, это не приглашение, увы. Он просто видит её неуверенность, доходящую даже до какого-то трагизма, и пытается подбодрить, не выходя при этом за рамки делового этикета.
Чай и запах жасмина помогает держать связь с реальностью, и вроде бы ей почти удаётся унять волнение, которое — как капкан с острыми зубьями, то разжимается, то снова сжимается где-то в груди. Наверное, следовало уже что-то сказать, но она не хочет перебивать собеседника — ей кажется, что ещё рано. И то, что он говорит потом, звучит не то что многообещающе — оно подобно дождю, пролившемуся на иссохшую землю.
Да. Да. Да!
Он предлагает конкретные, понятные решения, смелые, законные, красивые, а ещё говорит, что всё это они будут делать вместе. «Мы можем!»  Вариант с совместным допросом кажется девушке идеальным способом добиться справедливости и придать делу необходимый резонанс, так, чтобы другие "отцы семейств" тысячу раз подумали прежде, чем выкидывать похожий фортель, и она — как ни пытается, не может скрыть радости и восхищения, одномоментно озаривших её изнутри, так, что ещё немного и кажется, Мира засветится вся, целиком, до кончиков золотых волос. А глаза… О, они светятся уже давно, да так, что никакой мрак не страшен!
— Совместный допрос — это … это звучит здорово — говорит наконец она, наблюдая за тем, как мужчина отходит к окну и разворачивается лицом к улице, как достаёт сигарету, и запах дыма, который ей обычно не нравится — на этот раз умиротворяет и даже успокаивает, а ещё… Ей столько всего хочется сказать. Куда больше чем просто «это звучит здорово». Почему же ей так сложно? Поставив на стол свою чашку, Мира поднялась с кресла. Несколько легких, осторожных шагов к окну…
— Том, спасибо вам. Я ведь в самом деле не знала, к кому обратиться. Понимаете, я занимаюсь мелкой преступностью, у меня нет опыта в таких делах, как с мисс Каллас. Представляю, что можно сделать в теории, и то, скорее в общих чертах. Иногда мне кажется, что я нахожусь не совсем на своём месте, но вот сейчас…Точно не такой момент. Спасибо вам за это.
Ещё один небольшой шаг вперед, и девичий взгляд падает на точёный профиль, красивый и одухотворенный, как на картинах Габриэля Росетти. Эти глаза, великолепные брови, вразлёт стремящиеся к вискам, мягко вьющиеся, касающиеся лба волосы; ей и раньше нравилось смотреть на красивых людей, иногда — даже могло возникнуть желание взять кого-то за руку или обнять в моменте. Но эти эмоции всегда оставались платоническими, и даже желание прикоснуться было хоть и значимым, но все-таки нейтральным, воздушным... Таким, и одновременно совсем не таким, как сейчас. Потому что сейчас от мысли о том, чтобы протянуть руку и дотронуться до чужой кожи, Миру обдало жаром — сухим, словно дыхание пустыни.
— Я понимаю всё, о чём вы мне сказали. Вы правы — во всём. Но если забыть о законе, если не использовать его во благо, тогда не будет и повода его совершенствовать
На самом деле она не хочет говорить о законе сейчас. Солнце, клонящееся к закату, говорит Мире о том, что рабочий день закончен, и в данный момент это значит для неё только одно — расставание, которое ей очень хочется отодвинуть во времени, а то и вовсе избежать. Но здесь она чувствует себя совсем бессильной, потому что не знает даже, как к этому подойти… и можно ли.
Момент, когда Том оборачивается к ней лицом, ставит мир на паузу. Он близко, так близко, что она и впрямь могла бы коснуться его щеки, лишь приподняв руку.
Не надо больше ничего, пожалуйста, пусть всё так и останется
Он спрашивает её о фонтане, и этот вопрос рождает в ней какие-то совсем не деловые мысли.
— Я никогда не выезжала за пределы Англии — она говорит негромко, и голос ее неуловимо меняется, наполняясь оттенком мягкой, уязвимой чувственности; ей хочется замереть, и кажется, она забывает вдохнуть, настолько хрупкими ей кажутся эти секунды. Сейчас ей хорошо и спокойно, но вместе с тем как-то по-особому волнительно. Настолько, что больше нет никаких сил держать на своём лице маску приличия, продиктованную деловым этикетом и субординацией. Быстрая, лёгкая, даже какая-то озорно-невинная улыбка в мгновение осветила её черты, заставив губы дрогнуть — и она тут же опустила голову, быстро, словно боясь, что её поймают с поличным. А когда через секунду подняла взгляд, к той же самой улыбке добавился легкий румянец, намёком розовеющий на щеках.
— Да, хотела бы. Слышала, что там загадывают желания. У меня как раз есть одно
Она говорит это легко, на одном дыхании, и впервые за время их недолго общения рациональная часть её разума не принимает в этом никакого участия.
— Хотела бы. — Повторяет она чуть более серьёзно — С Вами.

Отредактировано Mira R. Bones (2025-06-06 09:55:42)

Светлые брови слегка дрогнули, чуть заметно приподнимаясь, и в этом невольном движении черт, толком даже не осознаваемом, опытный физиономист увидел бы выброшенный вперёд щит, призванный смягчить столкновение воздушной, миражной гармонии с реальностью. А реальность заключалась в том, что слова про фонтан Треви тоже не были приглашением, а были скорее метафорой, предвосхищающей перемены, и притом в самое ближайшее время.
Помощнику заместителя главы отдела по вопросам международных преступлений и впрямь будет самое место на допросе в Италии, и Мира совсем не против того, чтобы передать ему дело, вот только... смутное подозрение заставляет её замереть и прислушаться так внимательно, как если бы она слушала едва уловимый шелест листвы в лису, пытаясь распознать в нём шёпот населяющих его невидимых существ.
Это обо мне? Это я — помощник заместителя главы отдела?
Она боится сделать поспешный вывод точно так же, как парой минут ранее, когда в словах мистера Реддла ей вдруг почудилось приглашение, которого, конечно, и быть не могло. В его интонациях, улыбках, жестах, взглядах, не было и намёка на ту непозволительную, текучую, да просто неприличную открытость, которую позволила себе она сама. И Мира подобралась — аккуратно, мягко, без лишних движений и эмоций, призвав собственные искристо-медовые эманации интереса к чужой особе назад, так, чтобы они без вреда ушли туда же, откуда до этого вырвались. Ведь ещё немного, и чего доброго — он решит, что она легкомысленная. Да и не место было сейчас этим эмоциям в этой комнате, когда речь шла о реальных, осязаемых переменах — таких разительных и быстрых, что впору было испугаться, потому как она могла попросту не успеть перестроиться вот так, в моменте. Но Мира успевала. Она буквально видела этот процесс собственной перестройки во времени — со стороны ощущая собственную гибкость, маневренность и скорость, позволяющую идеально вписаться в крутой и неожиданный вираж. Она как-то забывает вдруг, что боится мистера Роули, что на основании одного-единственного взгляда, прохладно брошенного в её сторону, ей показалось: она ему не нравится. Мира понимает сейчас, что это всего-навсего её личное предубеждение, и на самом деле ей не нужно его бояться. А нужно прийти на то собеседование, о котором говорит Том. А говорит он так уверенно и чётко, как будто для него это обычное дело — вот так переставлять фигуры на шахматной доске, и ни Глава Аврората, ни даже Министр не могут ему в этом мешать.
Неделя.
За неделю можно было не торопясь сдать дела, поговорить с мистером Келлером, с Фебом...
С Фебом.
Он расстроится. Скажет что-нибудь вроде: "Похоже, он ненавидит этот отдел, раз решил назначить тебя помощником заместителя Главы". Конечно, Мира не обидится, она ведь давно его знает. Нужно будет как-то объяснить ему, что её переход в другой отдел не означает того, что они больше не будут общаться. Да и мистер Келлер... Конечно, она привыкла к своим коллегам, к начальнику, кабинету, в котором они с напарником провели так много времени, обсуждая очередное дело, ругаясь, споря, мирясь. Но ведь это жизнь, она идёт вперед, меняется, бросает новые вызовы; их обязательно нужно принимать. И этот вызов она принимает тоже, счастливо и с благодарностью. Италия — прекрасное место для того, чтобы начать всё сначала.
— И чтобы как-то сгладить впечатления о фонтане... Давайте прогуляемся? Вы любите пешие прогулки?
О, она любит ходить пешком. Подолгу. И вот сейчас как раз рассчитывала пройтись, забыв о быстрых способах передвижения, от здания Аврората — до красного кирпичного дома в четыре этажа на Бэдфорд Уэй. И пока она будет идти по улицам, медленно погружающимся в сумрак, сложные цепочки ощущений и мыслей успеют осесть, упорядочиться, перевариться. Да, так будет правильно.
— Конечно. Я с удовольствием с вами прогуляюсь.
Она улыбается, лучисто и мягко, но лишних интонаций и взглядов уже себе не позволяет, филигранно балансируя на грани — даже тогда, когда её рука оказывается в чужой ладони, и пальцы Тома — аккуратные, бережные — сжимают в её кулаке монетку. Вроде ничего такого, но так много....
Она подняла на мужчину свой чайный взгляд и посмотрела так, как будто только что он сделал ей подарок, ценность которого даже оценить было невозможно; посмотрела тепло, открыто, почти с любовью — не той, которая накрывает с головой, заставляя забыть о правилах и приличиях, но спокойной, ровной, глубокой и огромной настолько, что ею можно охватить весь шар земной, не потеряв при этом ни капли. Сейчас, в эту секунду, она это могла.
— Я благодарю вас, мистер Реддл — за всё, что вы делаете и ещё собираетесь сделать. И не подведу.
Почему ей не страшно? Это ведь такая большая ответственность. Огромная! Конечно, ещё будет страшно; будет. Но сейчас — нет. Во многом потому, что тот, кто преподнес ей этот огромный и яркий словно солнечный диск дар — всё ещё рядом. Достаточно для того, чтобы не просто поджечь фитиль, но дождаться, пока чужое пламя перестанет трепыхаться и взмоет ввысь ровным оранжевым цветком.
— Мне в сторону Блумбсберри, неспешным шагом — часа полтора-два, правда, я сомневаюсь, что вам это будет по пути
О нет, ни в коем случае она не пытается его отговорить. Просто даже сейчас в ней жива эта подсознательная боязнь напрячь.
— Поэтому я не обижусь, если вы свернёте в другую сторону, когда мы дойдём до очередной развилки.
Она всё ещё сжимает в кулаке монетку, пропитанную теплом ладони; нужно было дойти до кабинета, взять пальто и сумку, хотя сейчас хотелось забыть даже об этом.

Спокойствие.
Удивительно, как один и тот же человек мог одновременно возбуждать чувства, выкручивая их одним своим присутствием на максимум, и тут же — успокаивать. Ровная тишина кабинета, спокойный, обволакивающий голос, выверенные аккуратные жесты, это «конечно», произнесённое так легко, что остатки Мириного беспокойства ушли как будто в землю — сквозь пол. И сейчас было просто тепло. Хорошо. Уютно.
Она никогда ещё не уходила с работы с кем-то. С мужчиной. Феб всегда задерживался, но даже если задерживалась и она — они никогда не уходили вместе. А сейчас вдруг… это «мы». Такое естественное, само собой разумеющееся, тёплое.
Она спокойно наблюдает за тем, как Том подписывает бумаги, и в это мгновение легко представляет себе кухню, и их обоих там, во время совместного приготовления ужина. Или обеда. Завтрака. Видит камин и разожжённый после тяжелого рабочего дня огонь; диван, на котором они просто лежат вместе, молча. Может, это и есть счастье? Такое, когда хватает даже маленькой крупицы его, чтобы почувствовать себя…. целой? Цельной?
Он снова ей улыбается, и Мира улыбается в ответ. Ей нравится его пальто, и шарф, и то, как аккуратно он поправляет воротник, не упуская ни одной детали. Мире порой не так-то просто было привести себя в образцовый вид; нет-нет, но лёгкая небрежность оставалась. Либо в прическе, либо в расстегнувшейся верхней пуговице, либо в заломе на ткани юбки, либо… вариантов было так много, что попробуй уследи за всем этим. И сейчас она невольно любовалась этой способности другого легко и непринуждённо держать в поле зрения всё. А ещё, кажется, он собирался идти с ней до Блумбсберри.
— Знаете, мне очень это нравится, что мы уходим отсюда вместе. Обычно я всегда ухожу с работы одна. А сейчас вдруг не так. Это новое и… очень хорошее ощущение.
Поймет ли её Том Реддл или нет, но в этом была вся Мира — она не могла просто молчать, особенно если чувствовала себя рядом с другим человеком безопасно. А с Томом было безопасно. Так, что даже гробовое молчание коридора показалось ровным, спокойным и дружественным. Поначалу.
— С удовольствием — вполголоса, почти шёпотом произнесла она в ответ на его слова про пальто. Почему шёпотом? Да просто такое чувство, что эти стены хоть и не имеют ушей, всё равно будут подслушивать каждую её интонацию. Ей не хотелось бы этого; это слишком личное. А потому мисс Боунс стремилась выйти поскорее на улицу и там поговорить с Томом открыто, не сдерживая себя деловым протоколом. Тихий смех отразился от стен легким эхом, и Мира на ходу бросила:
— Не обращайте внимания. Мне просто хочется побыстрее уйти отсюда.
Вот странно, да? Раньше не хотелось, она ведь не испытывала отвращения к этому зданию и под колпаком себя здесь обычно не чувствовала. А вот сейчас как будто да. И нет, тут не было никакой опасности. Скорее просто…рамки?
Они проходят длинный коридор насквозь, и Мира сворачивает в ответвление, уходящее вправо. Затем — небольшой холл, снова кусок коридора и наконец, нужная дверь. Феб, наверное, ещё здесь. Аккуратно нажав на ручку, девушка приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Ну да. Снова что-то пишет… Скользнув в кабинет, Мира быстро сняла с вешалки своё голубое пальто, шарф и сумку, и так же быстро выскользнула обратно в коридор, даже не сказав напарнику «пока» и на ходу одевая шарф. Потому что нервничала? И от этого забыла? Сейчас даже думать не хотелось об этом.
— Идёмте, идёмте скорее!
Легкое, весёлое, почти что детское нетерпение, быстрая улыбка — ещё чуть-чуть, и она возьмёт мужчину за руку, и поведёт за собой; в моменте ей хочется этого, и она даже готова, но всё-таки деловой протокол ещё держит её в клетке, сотканной из приличий. А потому пальцы, потянувшиеся было к чужой руке опустились вдоль тела, и она добавила:
— Я очень хочу вас кое о чём спросить, но не здесь
Здесь она даже пальто одевать не хочет. Выйти на улицу, и там….

Пальцы, сжимающие ручки небольшой кожаной сумки цвета кофе, разжались безоговорочно, стоило только чужим рукам проявить настойчивость; и настойчивость эта, равно как и быстрое, уверенное вторжение в личное пространство, встретила полное принятие; почти как в танце — когда партнер ведёт, а партнёрша слушает и гибко отвечает на его движения, завершая их и добавляя свою долю выразительности в дуэт. О том, чтобы куда-то торопиться, а тем более бежать, речи уже не шло; просто не было такого желания. Чужая воля звучала чётко и очень доходчиво, не вызывая и намёка на желание поспорить. Но легкое замешательство Мира всё же испытала — когда попыталась вспомнить, кто и когда в последний раз подавал ей пальто. Попыталась — и не смогла. Аккуратно, стараясь не делать резких движений, девушка просунула руки в ожидающие её рукава, и длинное почти до щиколоток приталенное голубое пальто в викторианском стиле легло по фигуре так, как будто было сшито специально для Миры по её меркам. Слегка опустив голову, мисс Боунс высвободила из-под воротника  длинные вьющиеся пряди волос, не стеснённые сегодня никакими шпильками и заколками. Определённо, она не разделяла распространённое мнение о том, что женщине прилично распускать волосы только дома и порой «забывала» об этих неписанных правилах приличия.
— Спасибо. Вы очень внимательны — Только и сказала она, хотя на самом деле этот жест с пальто и сумкой был для Миры в новинку; и отчасти ей было даже стыдно обнаруживать этот факт. Потому что женщина, за которой не ухаживают скорее достойна жалости, а вызывать жалость — тем более у такого человека как Том Реддл, совершенно не хотелось. Почему-то ей было особенно важно то, как она выглядит в его глазах. Но… правду говорить легко и приятно, да? А лгать Мира не умеет. Как и заигрывать, наверное. И вот это даже жаль.
— Никто — просто отвечает она и улыбаясь, разворачивается к нему лицом — Я полностью предоставлена сама себе.
Обычный ли это вежливый вопрос или ему действительно интересно — об этом девушка уже не думает, потому что чужие мысли читать так и не научилась, так и какой смысл гадать? Как говорится, делай что должен и будь что будет. Она привыкла говорить правду, какой бы странной или неуместной — или даже неприличной — та ни была. Может быть, Том пожалеет её сейчас так же, как мистер Блэк, невольно напомнив, как много она теряет в своей незамужней жизни. Мира смотрит ему в глаза; она уверена — он этого не сделает.
— А вам есть за кем следить, мистер Реддл? — Она задаёт этот вопрос, в общем-то не слишком рассчитывая на ответ, потому что если сама она решилась говорить о личном почти открыто, Том мог придерживаться другого мнения на этот счёт. И пока он думает, отвечать или нет, Мира снимает свою сумку с ручки двери.

Мире никогда не нравились светские мероприятия, и даже на выпускной бал в Хогвартсе она шла неохотно, как будто из этого по определению не могло выйти ничего хорошего. Тем удивительнее было поймать вдруг яркое, искристое словно шаровая молния ощущение — она хотела бы пойти на такое мероприятие с мистером Реддлом. Рядом с ним были бы к месту и светские разговоры, и танцы, и даже звон хрустальных бокалов; он был идеальным кавалером: учтивым, предупредительным, интересным, и главное — с ним она чувствовала себя словно цветок, медленно раскрывающийся навстречу восходящему солнцу. Увереннее. Сложно было описать эти ощущения, но с каждой минутой она словно освобождалась от своей скорлупы, постепенно, медленно, незримо преображаясь под аккуратными, почти ласковыми касаниями чужих пальцев.
— Знаете, в последнее время я думаю, что была бы совсем не против быть должной кому-то — Мягко отвечает она, и по тону голоса, по выражению лучистых глаз понятно, что это не просто слова, но глубоко продуманная и прочувствованная готовность — В этом есть смысл, и тепло, и радость. Даже моя работа — мне она нравится потому, что она социально значима, и предполагает обязательства. Я могу работать в антикварном магазине, и тогда у меня как будто бы будет ещё больше свободы; но на самом деле я потеряю свободу выражать себя через добровольное исполнение важных обязательств. Наверное, настоящая свобода заключается как раз в возможности выбирать обязательства; всё остальное — неприкаянность, грозящая перерасти в саморазрушение.
Всё это она произнесла, уже следуя за мужчиной к выходу и не обращая ни малейшего внимания на детали окружающей обстановки; так бывало почти всякий раз, когда Мира увлекалась эмоционально значимым разговором. И только уже выйдя на улицу девушка вдруг заметила, что воздух вокруг перестал подрагивать и мерцать, стал вдруг прозрачно-ровным в сгущающихся сумерках. Ветер хлынул в лицо, отбросив отдельные лёгкие пряди назад, и Мира на мгновение остановилась; она не заметила защитное заклинание. Она! Которая всегда так чутко реагирует на малейшие изменения в пространстве! Объяснение этому было, и всего одно. После получаса личного знакомства она уже доверяла Тому Реддлу настолько, что перестала фильтровать его действия, заочно считая любое из них верным. Уместным. Своевременным.
Мисс Боунс не торопится спускаться до конца и смотрит на то, как мужчина надевает белые словно снег перчатки; она видит в этом штрихе что-то аристократически-изысканное, несвойственное обычному госслужащему; что-то из мира балов и светских бесед под звон бокалов.
А потом он предложил ей руку, и Мира, не медля больше, спустилась ещё на две ступеньки ниже, на брусчатку. Тонкие пальцы сомкнулись на тёплом черном кашемире чуть повыше локтя, и снова — который раз за эти пол часа, она почувствовала себя на своём месте рядом с ним.
— Нет, не передумала — она поднимает взгляд на лицо мужчины, видит его смех, и невольно смеётся сама; раз обещала вопросы — надо обещание выполнять. — Это не допрос. И я никому ничего не скажу!
Воздух кажется по-весеннему свежим и сладким, но, наверное, всё дело в настроении; даже если бы сейчас шёл дождь, это и то не испортило бы Мире настроение — вечер и город, тонущий в лиловых сумерках, казался ей прекрасным.
— Вы сказали, есть те, кто ждет от вас другого. Это о вашей роли в государственных делах? Вы собираетесь баллотироваться на следующих выборах?
На самом деле она собиралась спросить кое о чём другом, но… чуть позже.

Слова творят сущности; вызывают конкретно названную вещь, понятие или энергию к бытию. Мир населён сущностями, вызванными к жизни словами каждого из живущих на земле; и сущности эти в свою очередь влияют на людей, склоняя их к честности или бесчестью, к войне или к миру, к блеску земной короны или сиянию славы; к власти или отшельничеству, к любви или предательству. Даже сейчас, во время этой вечерней прогулки их окружали таинственные МЕ*, обретающие невидимые черты. И слова мистера Реддла о разнице между долгом и обязанностью напомнили Мире об этом, как и том, что человек рядом с ней — не просто мужчина, но Маг, хорошо уяснивший цену Слову. Взгляд её коснулся правильных, серьёзных черт; задумчиво, глубоко-спокойно, пристально — так что обычному человеку могло бы сделаться не по себе. Нет, он не просто мужчина. Не просто волшебник; природа его магии, его Силы отличалась от привычных для Миры эманаций чужих воль, намерений, слов и наконец, эмоций, выбрасываемых во вне. Каждый волшебник — индивидуальность, но общий фон всё же есть; Том выделялся на этом фоне словно Игла Клеопатры над набережной Виктории. При этом он был человеком с живой душой, и движения её читались в его чертах — в их напряжении, когда он морщился, в ответе, коротком и резком, словно порыв ветра, почти догнавший их на повороте. Для Миры не существует плохих или недопустимых эмоций; она принимает весь спектр, не отгораживаясь, соприкасаясь всем существом своим с каждым оттенком, полутоном, вдохом и выдохом. В этом коротком «нет» — так много; она почти касается мысленно зеркально-чёрной глади огромного, обманчиво-ровного озера, осторожно, с глубоким уважением и трепетом — приветствуя, называясь, прося разрешения прочувствовать. О, как много здесь было! Решимость, воля, намерение — сформированное чётко, прямо, прицельно; и вместе с этим — печаль, разочарование и усталость, добровольно, заживо погребённая под тяжёлым пластом чёрных вод.
Я люблю тебя
Чужие пальцы касаются её руки, возвращая, вытаскивая со дна, где она вполне могла бы остаться и дольше; он говорит, что не отойдёт от дел полностью, и кажется, старается её не обидеть. Нет, она не обидится, даже если он скажет что-то не то. Не сможет?
И всё же это ощущение бережной заботы разбавило течение её чувств по-человечьи тёплой струёй, вызвав ответную нежность, невысказанную, но подобную вспыхнувшему огню.
Экипаж, запряженный взмыленной лошадью, пролетает мимо так внезапно, что Мира невольно вздрагивает, и пальцы рефлекторно сжимаются на чужом предплечье — всего на секунду, но этого достаточно, чтобы почувствовать. Каменные четырехэтажные здания с остроконечными башенками казались по-готически высокими, сжимающими массивной громадой узкую улочку с распластанным на ней медно-оранжевым светом фонарей.
— Я думаю, что вы правы; разница есть. Долг — здесь.
Свободная ладонь легла на грудь, закрытую глухой и плотной тканью пальто, но даже сквозь него Мира ощущала задумчиво-медленный стук собственного сердца.
— А обязанности здесь.
Она едва коснулась кончиком указательного пальца собственного виска, чуть склонив голову, и медленно опустила руку, одновременно с выдохом.
— А иногда они где-то совсем в другом месте, во вне. А бывает, что в жизни одно переплетается с другим, и трудно отличить долг от обязанностей. Очень часто одно не существует без другого. И не всякий умеет слушать и слышит своё сердце. Например… мой долг — добиться справедливости. Моя обязанность — сделать это законным путём. Мой долг — раскрыть преступление. За этим следует обязанность — заполнить кучу протоколов и отчитаться перед начальством в письменной форме. Я очень не люблю бумажную работу, и получается, что это даже не долг, но обязанность. Однако я всё равно не могу ею пренебречь. Вы говорите, что тогда мир становится тюрьмой. Но ведь… Мы ведь даже в собственном теле — как в тюрьме. Нельзя просто взять и перенестись на берег океана, если хочется, просто, одним усилием мысли. Или в горы, на самую вершину, под молчаливые, пульсирующие огни звёзд…
И она глубоко вдохнула в легкие вечерний воздух, мечтательно, с оттенком ощутимо-острой тоски, оттенивший на мгновение видимо-лёгкую беззаботность, скрывающую всю накопленную за годы жизни грусть — подобно молочной дымке.
— Если бы можно было просто взять и рассортировать все слова и чувства, дав каждому не подлежащее двоякому толкованию название, и сделать из них карту. Но так не получается. Даже люди, говорящие на одном языке, понимают одни и те же слова по-разному.  Скажите… вы правда убили бы ту девушку, если бы я согласилась? Или это должна была бы сделать я?
Такой странный вопрос; легко задать его можно было только выпив бокал вина, или шампанского, да притом не один. Но вот она задала, легко, будто прыгнув в то чёрное озеро с высокого обрыва. О, как же он отличался! И как притягивает её это отличие; как завораживает. Как хочется узнать его, до дрожи, до трепета; как жаль, что она не может просто передать ему это чувство, просто…

*МЕ - Сути

Сыгровочный пост:

MРБ:
Удивительное, волшебное ощущение: когда задаешь, казалось бы, опасный вопрос, на котором можно споткнуться; ждёшь неловкой паузы или холодка в тоне  — но ничего такого не происходит. Мире искренне казалось, что это — рискованный и сложный вопрос, а то и вовсе провокационный;  но Том отвечал так легко, так непринужденно, а главное так открыто и искреннее, что Мира невольно ощутила невероятную легкость и свободу — свободу говорить обо всём на свете. Когда кажется, что ситуация взаимо-не-понимания невозможна в принципе, и вы никогда-никогда не поссоритесь.
— Нет, конечно, я поняла, что вы не имели в виду убийство в буквальном смысле. Но всё-таки вы использовали именно это слово, и я решила … использовать его же в том же смысле. Знаете, когда-то давно я читала книгу одного маггловского писателя. Там главный герой спасал девушку от смерти как раз таким способом. Но ему было проще — не нужно договариваться с властями, ну или писатель об этом не написал. Одна маленькая склянка, похороны по всем правилам, и пробуждение на далеком острове…
Она улыбнулась уголками губ и невольно поймала искоса брошенный на нее взгляд, моментально ответив своим — живым и заинтересованным.
— Я с удовольствием. И знаете, вам очень идёт смеяться.
И она засмеялась сама, сбрасывая последние оковы министерской субординации. Сейчас очень сложно было представить, что Мира Боунс весьма недурна в боевой магии.
— Что до аппарации… Этот способ вполне меня устраивает, но и у него есть ограничения; например, нельзя аппарировать через море. Но если честно, в вашей компании меня бы устроил обычный корабль.

ТМР:
Лорд даже через слои ткани чувствует, как от нее начали исходить волны расслабленности. Речь девушки более не была похожа на смесь протокольно-регламентированных и обычных будничных фраз. Наоборот, слова словно наполнили ее до краев, а после – перелились через, стекая беспрерывным потоком. Конечно, она поняла, что он не имел в виду настоящее убийство. Это “понимание” заставляет Лорда шире улыбаться: если бы она только знала, с какой легкостью он бы не просто предложил этот способ, но и воплотил его в реальность, ей наверное стало бы ясно, что ничего она на самом деле не поняла. Но сейчас это знание скорее всего вырубило бы на корню все то цветение, что отражалось во взгляде, ее собственной улыбке и сочилось сквозь поры кожи. Нет, зачем? Пока что настолько глубинное понимание вредно и не особо необходимо – ему нравилась ее улыбка.
– Знаете, Вам тоже. Делайте это почаще. – он уже открывал перед ней дверь кофейни, пропуская в ароматный и теплый полумрак, – А меня вот нет. Никак не могу привыкнуть, что после нее тошнота примерно такая же, как после дежурных улыбок и рукопожатий с некоторыми уважаемыми чиновниками. Хотя нет, все же меньше. Но если первого избежать никак не удается, то со вторым я вправе выбирать.  – Лорд останавливается чуть позади девушки, но ее макушка не мешает ему изучать написанное на доске мелом меню, – Вас саму никогда не тошнило от подобного? Раз уж мы говорим “без галстуков” и не под протокол.
Внутри было не только тепло и ароматно, но и по–настоящему уютно, как бывает, когда лавка или кафе является не просто местом для получения прибыли, а настоящим домом, в котором все обустроено и расставлено с любовью. Здесь было именно так и даже подкова в виде плетеного хлеба над дверью, звякнувшая в тот самый момент, когда та открывалась, висела точно на своем месте.
Под конец дня, правда, витрина слегка пустовала, но на полках все равно еще можно было выбрать между огромным миндальным круассаном, тарталетками с клюквенным желе под короной из взбитых сливок и вишневым данишем – Том вопросительно вскинул бровь, ожидая ее решения насчет сладкого и кофе.

МРБ:
Кофе. Здесь никаких сомнений не возникало: большой капучино с дополнительной порцией молока и… что ещё? Ни пышный круассан, ни тарталетки, ни даже насыщенно-алые ягоды не казались Мире желанными сейчас; зато её внимание привлекли небольшие круглые трюфели, притаившиеся в углу витрины —  в гофрированных бумажных формочках.
— Я, наверное, привыкла игнорировать физические неудобства, до тех пор, пока они не становятся невыносимыми. — задумчиво произнесла Мира, и в следующую же секунду вскинула голову на молодого светловолосого бармена, улыбаясь ему быстрой, ослепительно-дружелюбной улыбкой. — Я бы хотела большой капучино с молоком и трюфель. И налейте побольше молока, пожалуйста…Если можно.
Том Реддл и сам не знал, насколько интересную и глубокую тему сейчас затронул. Тошнило ли её когда-нибудь? От аппарации, житейских ситуаций или людей? Определённо. Но будь то неудобное положение тела, неприятные звуки, отталкивающие собеседники или даже боль — она зачастую терпела даже там, где можно было не терпеть. Где вообще не нужно и вредно было терпеть. Но в целом терпение — хорошее качество для аврора, потому что в полевой работе приятного в принципе мало. Иногда нужно и полежать несколько часов кряду на сырой земле, знаете ли.
— Мисс Лала. Меня от неё тошнило. Это стареющая певица, фигурантка в деле о любовных свитках. Вы вряд ли о нём слышали.
И она на секунду посерьезнела, нахмурившись, так что между бровей четким штрихом очертилась тонкая вертикальная складка. Но мягкие, насыщенные ароматы кофейных зерен и шоколадной крошки перевесили давнее неприятное воспоминание, и черты мисс Боунс разгладились, вновь являя собеседнику и бармену кофейни внешне-безмятежное чело.
В правом углу, за столиком из темного дерева увлеченно играли в шахматы какие-то джентльмены, и прямо сейчас черная королева вышла из-за рядов таких же чёрных пешек, встав между белым конём и слоном.
— Мне повезло, я почти не общаюсь с чиновниками. Но и среди моих коллег есть такие, которые не очень мне нравятся. Я… стараюсь не обращать на них внимания.
А вернее мне на них плевать. Главное — самому поступать по совести и делать свою работу. Так хорошо, как получается. А взяточники, карьеристы и сплетники — они всё равно будут. Всегда. Зачем тратить на них своё время?*
Ожидая, пока Том сделает свой заказ, Мира заприметила столик в дальнем углу кофейни. Прямо над ним на стене видела картина в импрессионистической манере —  вечернее небо и каменный мост, протянувшийся через глубокую реку.
— И не осуждать. Это очень бережет ресурс. Давайте сядем под ту картину?

*мысль-посыл, с ярко выраженным мрачноватым оттенком по сравнению с озвученными словами, более дипломатичными и обтекаемыми.

ТМР:
— Давайте сядем под нее.
У Тома не было никаких предупреждений перед импрессионистами или страха перед мостами. А вечернее хмурое небо скорее вызывало положительный отклик, особенно в свете затронутой темы. Да, этой девушке определенно повезло, что не приходится ежедневно сталкиваться с чиновничьей сворой, но дело ведь не в должностях и статусах — дело всегда в людях. В их ограниченности или душевной гнильце. Эрик когда-то сказал ему, что те, кто не находит в себе сил выстроить свою собственную систему жизненных координат и ориентиров, делая их принципами, всегда вынуждены жить по чужим. Став взрослым и попав в систему, где многие даже не задумываются о происхождении тех инструкций и правил, которым просто слепо подчиняются, Том понял, что Эрик был прав. Всем этим людям просто не хватило силы воли — не хватило чего-то,— и они катятся по накатанной колее. Потому что так проще. И такие люди никогда правилам не изменят. Но и сами правила — тоже.
Девушка сделала свой заказ, мужчина свой. В нем не оказалось трюфеля, но в случае с кофе выбор был равным. Лорд тоже не любил черный и горький, поэтому попросил дополнительную порцию молока — так было можно, просто за доплату. И все в целом происходило ровно до тех пор, пока он не почувствовал — почти услышал — как один ее голос наслаивается на второй, словно одним ртом девушка говорила одновременно и слова были схожи по смыслу, но совершенно разные по звучанию. Лорд даже повернул в её сторону голову, чуть дрогнув бровями и мазнув по лицу удивленным взглядом. То, что это не легилименция, он понял сразу. Пусть даже и аврор, но она не пробила бы его блоки да и он бы сразу почувствовал «попытку взлома». Но если это не она, то что за форма мыслемагии? Настолько высокий уровень эмпатии, что способен не только считывать чужой эмоциональный фон, но и передавать свой? И не ощущениями — словами? Даже без касания.
А касания не было, если не считать за него краткое соприкосновение подолов пальто, когда они в моменте отвернулись от витрины, чтобы занять понравившийся девушке столик. Рядом с ним стояла высокая лаченная вешалка и Лорд протянул руки, чтобы помочь спутнице освободиться от ткани и аккуратно повесить верхнюю одежду на черный лоснящийся крючок с медным набалдашником в виде головы совы.
— Вы правы, про эту… Лалу я и впрямь ничего не слышал. Думаете, многое потерял? — Том с ироничной улыбкой опускается на мягкий стул с высокой резной спинкой и все так же  рассматривает лицо Миры. Правда, удивления больше в глазах нет — только цепкость и интерес, — Вот Вы говорите, что осуждение тратит ресурс. Допустим Вы правы.  Но с другой стороны осуждение рождается само по себе и дает понимание, что ты с чем-то не согласен. Что лично ты поступал бы или думал иначе. Получается, что осуждение — проявитель, лакмусовая бумажка, дающая тебе возможность разобраться, а что именно не так в чужих действиях. Но так же осуждение можно использовать, как рычаг. Понимаете, о чём я? Да, потратить ресурс, но не впустую, а с пользой. Например, попытаться что-то изменить — в ситуации, в людях, неважно. И если само ощущение несогласия мы контролировать не можем, как и многое из спектра наших эмоций, то с рычагом — вполне себе. Только мы решаем, приложить нам усилия, чтобы нажать на него и что-то сдвинуть или нет. — Лорд укладывает руки на стол, сцепляя пальцы «домиком». Философия это всегда интересно, но вдогонку можно задать и более предметный вопрос, — Почему именно под эту картину, мисс Боунс? Что Вы.. почувствовали?

МРБ:
Чужое удивление с оттенком замешательства ощущалось явственно, словно всплеск воды на ровной глади. Такой звонкий, что Мира невольно обернулась и поймала взгляд Тома, ещё несущий оттенок этих эмоций; он её…слышал? С пару секунд она смотрела на него не мигая. Но удивление пропало так же, как до этого появилось, и вот уже снова все ровно, так что и комар носа не подточит… Даже если он и слышал, обнаруживать это не спешил. Обычно Миру не слышал никто, кроме Феба, да и он считал услышанное своими личными умозаключениями. Она не стремилась его разубеждать; чего доброго, он бы обиделся.
Конечно, мистер Реддл ничего не потерял в лице мисс Лала, и даже наоборот. Трудно было допустить мысль, что он проникся бы симпатией к старой, жадной певице, приворожившей сразу троих молодых мужчин. Пожалуй, отвратительной здесь была именно её жадность.
- Да, я понимаю о чем вы. И я за то, чтобы прикладывать усилия. Вот только никто не идеален, к сожалению. Праведного осуждая кого-то сегодня, важно не забывать, что завтра сам можешь оказаться на месте осужденного. Можем ли - я или вы - считать себя эталоном?
Вопрос был конечно, риторический, и даже из другой сферы. Ведь есть разница между осуждением по закону и осуждением личным. А еще это так хитро переплетается…
Мира опустилась на деревянный стул с резной спинкой напротив мужчины, и их взгляды скрестились — его, заинтересованный и цепкий, и её —тоже очень внимательный, но менее острый.
- Я осуждаю старую певицу Лалу, приворожившую троих мужчин. Но не могу заречься, что однажды мне отчаянно не захочется чьей-то любви. И хотя я не поступлю так, как она, да и сразу трое мужчин мне ни к чему…  Все же подожду задирать нос.
И она смущенно улыбнулась, а затем и вовсе - засмеялась, негромко, словно пряча под этим смехом что-то.
- Честно говоря, мне стыдно за это осуждение. - Призналась она, и смех истаял, вновь превращаясь в мягкую улыбку.
Бармен поставил перед ней чашку латте и рядом - блюдце с трюфелем. Что она почувствовала, глядя на картину? Мира невольно обернулась, вновь скользнув взглядом по полотну.
- Я…  наверное чувствую себя спокойнее в дальних уголках, где тихо и нет людей.
Очень часто слов недостаточно, чтобы передать ощущения. Вот и сейчас — опять. Да и если говорить о философии, Мира почти уверена: они с Томом  говорят одно  и то же, просто немного по-разному. Интересно, а если попытаться передать ощущение? Так, чтобы его можно было прочувствовать на вкус.
Спокойное умиротворение. Тепло, окутывающее изнутри, родное, любящее, молчаливое; в смеси с запахами кофе, чёрного шоколада и звуком вашего голоса.*
Она ничего не говорит, а только смотрит; слова мысленного послания окутаны теплом, таким, какое чувствуешь обычно рядом с любящими тебя — родителями, супругами. Картина не очень важна сама по себе, она просто штрих — идеально подходящий, завершающий. На этот раз Мира пробует осознанно; ей не передать своих ощущений одними словами. Она никогда так раньше не делала, но что-то такое было в Томе Реддле, что как будто толкнуло её на уровень вверх…

ТМР:
— Виновен. Запишите. Точка.
Том произносит эти слова и откидывается на высокую спинку стула, кивая. Ему уж точно не надо объяснять, как быстро люди могут навешать на тебя ярлыки и измазать обвинениями, хотя своих прегрешений умудряются либо не замечать, либо и вовсе отрицать их наличие.
— И стыдиться тут абсолютно нечего. Знаете, на этом в сущности построена любая мораль — люди оценивают поступки других по своей внутренней шкале правильного и неправильного. Это нормально. Ненормально, когда они пытаются ломать чужие шкалы и заменять их своими. Другими словами, лично для себя каждый вправе сам решать, что ему можно, а что нет. А вот когда речь заходит о правах других…
Лорд широко улыбается и на мгновение замолкает, оплетая длинными пальцами уже нагревшуюся пузатую чашку. Он уже знает, что последняя его фраза непременно наведёт ее на мысли о законе, но не спешит что-то добавлять к сказанному. Вместо этого он с интересом наблюдает, как девушка оборачивается на картину:неспешно, но и без лишнего промедления и прядь светлых волос послушно скользит по хрупкому плечу, лизнув его изгиб…
А следом он вновь ее слышит — не голосом, который может родить тело, а чем-то сильно похожим на его внутренний, который теперь обрел иную тональность и тембр. Том медленно изгибает бровь в немом вопросе и делает глоток кофе, возвращая чашку на блюдце. Он и в первый раз решил, что ему не показалось, но сейчас был точно в этом уверен. Беседа становилась все любопытнее.
— Не любите шум и людей, но пошли работать в Аврорат? Не подумайте, я не пытаюсь Вас подловить, просто это странный выбор при таких исходных. — впрочем, не более странный, чем у него самого — ненавидеть сложившуюся систему и быть одним из ее ключевых элементов. И раз у него была причина оказаться посреди всего этого дерьма, значит и у нее она точно есть. Побороть свои страхи? Или сделать мир лучше? Если последнее, то они явно смотрят в одном направлении. Просто пока что видят разное. — И знаете, я бы не советовал Вам использовать любовную магию. И дело даже не в морали. По своему опыту скажу, что еще никому эта подделка под любовь не принесла счастья, а у Вас есть все данные и шансы на взаимность и без суррогата. Оно того не стоит, поверьте. Есть гораздо более интересные магические практики. — Лорд делает очередной глоток, но в этот раз не опускает чашку на блюдце, полностью сосредоточившись на собеседнице и даже не замечая, как его взгляд стал острее и перестал мигать. Он словно щекотал кончиком иглы чужую радужку, заставляя зрачки раскрыться шире навстречу этому вторжению, а голос стал тише на полтона, обретая еще большую мелодичность,. — Например та, которую Вы уже дважды мне продемонстрировали. Это у Вас с рождения, мисс Боунс, или где-то этому обучились?

МРБ:
Кофе немного сладкий, с карамельно-соленым оттенком. Узор в виде аккуратной веточки папоротника расползаясь, плывет контурами, но угадывается - пока еще; так же, как угадывается логическая цепочка, подобная петляющей лесной дорожке, уходящей в сумрачную чащу. Человек напротив неё сообщает о своей виновности, и это снимает с повестки все вопросы о морали и этике, хотя слепое пятно все еще чувствуется -  там, где должны быть права других. Но залезать в эти - дебри? - не хочется, хотя здесь, казалось бы, все очень просто. Есть общечеловеческая, приблизительная шкала, есть закон и всегда есть те, кто следовать этому закону не хотят или не могут. Невозможно придумать такой закон, который учитывает все. Что он не учел в жизни Тома Реддла?
- Иногда сама удивляюсь, как так вышло. Но знаете, мне не сложно общаться с людьми, когда я при исполнении, по делу. Как будто есть эдакий заместитель меня, который включается  на работе, и выключается за порогом. Иногда не верится, что этот человек - тоже я.
Кофе прекрасен. Пальцы с аккуратными овальными ногтями берут круглый, бархатистый трюфель почти нежно, и на секунду она уходит в осязание его текстуры. А потом кладет лакомство в рот, одновременно слушая голос мужчины, который фактически делает ей признание. Он пробовал любовную магию? Или кто-то пытался пробовать это на нём? Первый вариант не кажется Мире хоть сколько-нибудь правдоподобным. Как и второй - здесь просто такое чувство, что на нём это не сработает. Что же тогда? Хочется спросить. Но пока трюфель бархатно тает под языком, окутывая вкусовые рецепторы шоколадным шлейфом, взгляд голубых глаз напротив неуловимо меняется. Становится острее; жестче? Не то чтобы так. Но он весь - намерение. Проникает прямо в неё через зрачки - стремительный, уверенный в своём превосходстве захватчик. Ей бы испугаться. Встрепенуться, поставить заслон, расценив это как нападение; но Мира не боится ни капли, хотя мурашки и бегут по телу, как реакция на контакт. Она разрешает. Впускает его. Может быть и зря; но ей хочется. Так хочется, что ментальное касание порождает лёгкий, невесомый словно крылья бабочки вздох.
Мире нравится. Так нравится, так что даже страшно становится на секунду, импульсом;
А потом она смеется, быстро отворачиваясь и разрывая зрительный контакт, хотя на самом деле ей хочется продолжить. До остроты.
- Вы первый, кто услышал. Не знаю. Обычно мне отвечает только пустота. Бесконечное молчание. - Трюфель давно растаял, но его нотки все еще сообщали внешнее ощущение безопасности и уюта.
- Я начала пытаться ещё в школе, на шестом курсе, когда…
Когда влюбилась в преподавателя
- Когда не смогла сказать вслух кое-что важное. Потом вернулась к этой практике на работе. Вернее попробовала, пару месяцев назад, по делу. Там я тоже не могла сказать - мой коллега был далеко. Получилось. Но он не понял, что это была я. А может, просто так совпало.
Черт, она ведь так и не ответила на его вопрос. Опять отвлеклась на посторонний предмет.
- Нет, меня никто не учил.
Чайный взгляд почертил дорожку в чертах чужого лица - от подбородка до крыльев носа, к чёрным ресницам и выразительным бровям. Подвижный, невинно-игривый словно непослушный луч солнца, искрящийся интересом и желанием изучать.
- Я бы хотела с вами практиковать, если у вас когда-нибудь будет желание и время. Расскажете про свой опыт в любовной магии?

ТМР:
— Да нет, это просто фраза из одного очень далёкого прошлого.
Том не говорит какого и не поясняет больше ничего. К примеру даже то, как прошлого может быть много. А его может. И много и бесконечно разного, ведь все зависит от угла зрения и тех глаз, которые на него смотрят. Почти как он сейчас — на нее. Не поясняет он и то, на самом ли деле услышал эмоцию или мысль была просто написана на лице — бери и читай, как распахнутое навстречу глазам бумажное брюхо письма, брошенного в спешке на сукне стола. Теперь этих вопросов много… А будет еще больше. Но она ведь впустила. Разрешила ножу проникнуть в масло — медленно погружать острый наконечник в сливочную мягкость… И ей это понравилось.
И ему тоже. С ней не надо никакой фоновой, не надо подбирать отмычки, ковыряться в изящном замке, нащупывая один секрет за другим, чтобы потом взломать и распахнуть дверь в пустоту. Или в чужое безумие. Серьёзно, ему вполне достаточно своего собственного. В чужом ему давно нечего для себя почерпнуть.
Лорд смотрит на то, как она делает глоток кофе и берет в пальцы ароматный трюфель. Что она сейчас говорит? Что не верит, как оба этих человека могут быть ею? Он тоже не уверен, что оба они — она. Тот, кто отправляет людей в кошмар не может так растворяться во вкусе шоколада. Даже прячась за ширму закона и порядка, даже, если закон и порядок тождественен в ее голове с настоящим и правильным — нет. Ты либо медленно сходишь с ума, либо лишаешься этого дара. На какой она сейчас стадии — из двух?
— И часто Вы не можете что-то сказать вслух? — он сам — часто. Настолько часто, что привычка вести дневник до сих пор себя не изжила. Во времена обучения это был способ упорядочить поток мыслей, успокоить бурлящую страстью и амбициями кровь, еще раз проанализировать. Сейчас же это способ проораться с зашитым ртом. Том отпустил ее взгляд и увел его куда-то поверх ее головы, посмотрев на часы. Да, ему нужен был календарь, но неумолимо движущиеся стрелки часов тоже подошли. Совсем скоро он вытащит пинцетом эти нитки, а вот писать в дневник не перестанет — некоторые привычки очень сложно изжить, даже если они теряют смысл. Не дожидаясь ответа, Том добавляет, — Знаете, Вы нашли прекрасный способ выговариваться, чтобы невысказанное не загнивало внутри Вас. Но я искренне желаю Вам использовать этот метод не вместо, а в дополнение. Проще говоря, желаю Вам всегда мочь сказать то, что Вы хотите и кому хотите. На это нужна смелость, но Вы ею обладаете в полной мере. И если Вы желаете практиковаться.. на мне, то почему бы и нет? Дерзайте.
Лорд вновь улыбается. Ее вопрос о любовной магии повисает в воздухе тем самым гнилым и замолчанным. Он принимает форму медальона матери, из его створок просачивается бурый гной и омерзительный запах. Том уверен, что если сейчас дотронуться до воздуха пальцем, то подушечка его испачкается в этой слизи.
— Я не имею своего опыта в любовной магии — если мы именно о магии прикладной, а не о духовных эгрегорах. Но Вы видите перед собою результат чужого. — на этом можно было и закончить, но гной выдавливают с силой и до первой капли крови, очищающей рану. Лорд криво и зло усмехается, сужая голубые глаза, но продолжает, в этот момент совершенно не заботясь, поймет она его или нет, — Когда-то давно существовал древний и чистокровный род Гаунтов и вели они свою историю на земле Англии еще до прихода небезызвестного всем Вильгельма  Завоевателя, но после его прихода на Остров, их рода стали тесно связаны, ведь Вильгельм взял себе в жены сестру тогдашнего Главы Рода, что дало им, помимо всего прочего, возможность наследовать корону. Но и без этого у них было многое… Влияние, герцогский титул, они владели семьюдесятью двумя поместьями и огромными кусками земли по всему Острову — что-то из этого было у них до Вильгельма, что-то появилось после. — Лорд, до этого момента словно смотревший в себя, вновь сосредоточил взгляд на девушке, — Но они были фанатично помешаны на чистоте крови, в конце концов это и ничто другое стало их приоритетом. Сначала они перестали родниться с теми, кто имел магические способности, но не имел того влияния, потом — с представителями других благородных чистокровных фамилий, потом — вообще со всеми, кроме себя самих. В погоне за абсолютной чистокровностью род Гаунтов слабел и в конце-концов изжил сам себя. К моменту моего рождения внутри Рода скопились огромная сила и множество могущественных и древних артефактов, но пользоваться ими ослабевшие от собственной крови члены фамилии больше не могли. Все, что им оставалось — это память и неуёмная гордыня и они помнили и презирали всех вокруг. Моя мать родилась сквиббом, но это не была ее вина или ее личный… дефект — у Гаунтов уже довольно долгое время часто рождались сквиббы. Но тем не менее свихнувшиеся на своем величии дед и дядя считали ее позором и пятном на репутации Рода. Она росла в атмосфере постоянных злых насмешек и укоров и единственное, что ей по-настоящему хотелось — это сбежать. — Том прервался, чтобы сделать глоток уже изрядно остывшего кофе, — А потом она влюбилась в маггла и эти два желания соединились в одно. Правда, маггл ее не полюбил — он вообще не замечал дурнушку, жившую в изрядно обветшавшем доме и уж точно не был в курсе всех регалий ее достопочтенных предков — и тогда мама решила «сварить» себе любовь. Но, как и любой суррогат, это принесло ей много горя и смерть, а мне — маггловский приют для сирот. Мистер Реддл, очнувшись от горячки Амортенции, сразу постарался все забыть, в том числе и то, что где-то у него остался сын. — Лорд опустил чашку на блюдце и развел руками, криво улыбаясь и рассматривая ее лицо, на которое красиво легли тени, — Однако я допускаю, что поведение дяди несло в себе пропаганду и активное влияние деда, что и стало причиной первого срока. Но ведь второй срок он получил, отомстив за сестру и это вселяет в меня надежду, что род герцогов Гаунтов еще не потерян.
«Что дядюшка еще может быть полезен перед тем, как сдохнет.»

Она видит стену и он тоже ее видит. Он видит ее очень часто. То она вырастает прямо посередине его кабинета, то ею становится центральная стена в его доме — та самая, с гобеленом и он рассматривает ее часами, прежде чем начать рвать в клочья обои. Она может появиться вообще где угодно, но неизменно одно: она всегда живая, всегда истекает тьмою, словно черными слезами. Сначала они всего лишь рисуют бессвязные дорожки, потом их становится слишком много и вот уже вся поверхность превращается в пульсирующее черное полотно, словно истекающее жидким и струящимся дегтем.
Сейчас то же самое. Эти дымчатые ленты — лозою — опутывают пространство, ложась небрежными мазками на деревянные панели и столы. Они медленно стекают на пол и пожирают твердь под ногами, а двое сидящих напротив друг от друга рассматривают преграду - каждый со своей стороны...
Она видит его мать и он тоже ее видит. То, как она стоит у окна и долго куда-то смотрит в свинцовый дождь; то она в кресле, подобрала под себя ноги и пытается читать книгу. Лорд знает, что это неправда. Все буквы сейчас для неё - сплошное чернильное пятно, такая же самая стена и она видела ее задолго до того, как ее узрел он. Любовалась ли она ею? Том иногда любуется - мерцающие мириадами серебристых блёсток дорожки завораживают и эта чернота уже не кажется больной или чудовищной болотной топью. Она выглядит, будто вселенная пролила кусочек ночного неба прямо на холст и теперь оно стекает по нему, оставляя после себя созвездия и галактики...
...А она видит гниль и падаль. Чует запах гноя... С той стороны нет звезд? Или она просто не так смотрит? Возможно однажды он научит ее смотреть правильно... Не на стену, а сквозь нее — погружать взгляд в чавкающую теплую мякоть, как совсем недавно он сам проникал иглою в ее зрачки. Они были упругими и влажными, а за ними - такая же вселенная, только с другими галактиками и созвездиями. И совсем иной розой ветров...
На самом деле нет никакого зла - есть только боль, истекающая слезами и страх, истекающий кровью. А потом они оскаливаются в едином порыве и рвут на куски в одном единственном желании - чтобы не становилось еще больнее; чтобы больно было кому-то еще, вместо них. Ведь, чтобы не бояться зла - нужно самому им стать.
В тот момент, когда девушка сжимает его руку, Том слегка вздрагивает и кажется, этот импульс заставляет стену пойти трещиной. Через какое-то мгновение щель становится шире и где-то между Сомбреро и Рукавом Ориона Лорд видит ее взгляд...
- Нет, Вы бы не хотели. — он завещал ей быть смелой и говорить то, что хочется и она говорит. Себе он оставляет право говорить правду, что почти никогда не означает быть правдивым, - Но глаза у нее и впрямь были такими.
Том тянется рукой ко внутреннему карману пиджака и достаёт портмоне. В нем все, что должно там быть, кроме разве что колдографии. Она небольшая, уже сильно потертая по краям, но на самом изображении нет ни заломов, ни вмятин.
— Это сделали сестры милосердия, когда она пришла к ним умирать. - Лорд усмехается и усилием разрывает тактильный контакт. Ему очень не хочется, чтобы эта девушка напилась сегодня болью, а не кофе. Она и так успела отпить достаточно... А что будет, если ее научить? - Хотели, чтобы я знал, как она выглядит. Похоже, они догадывались, что родов миссис Реддл не переживет.
Или у них была иная цель. Может они делали эти карточки для внутреннего архива и досье. Впрочем, для Лорда нет разницы, если одну из них они отдали ему, когда оформляли для приюта. Нет, он этого не помнит. Сколько ему тогда было? Год? Но эту колдографию нашли в его немногочисленных вещах, когда он заселился в приюте и миссис Коул не посчитала ее слишком ценной, чтобы отобрать. Этот кусок бумаги для нее ничего не значил, а для него являл настоящее сокровище. Так что, как бы там ни было, сестры милосердия оказались милосердны не только к его матери, но и к нему самому и именно поэтому он не сожжет их дотла, когда придет время. В отличии от приюта...
- Теперь Вы знаете, как она выглядела. - Лорд положил карточку на полированную поверхность  стола, не убирая с краёв пальцы, - А если хотите видеть, как выглядел мой отец - смотрите на меня. У меня нет его колдографии да и вряд ли бы я носил её с собой, но по иронии судьбы я ежедневно ношу его лицо и поверьте, у меня была возможность убедиться в... точности воспроизведения.
Особенно, когда его ростовый портрет едва не сбил меня с толка и не заставил покинуть уютное гнёздышко сквайров, не завершив начатое. Я ведь тогда всерьез подумал, что это мой портрет и отец искал меня, нашёл, но просто не решался подойти. Что его мучила вина, что он боялся, но скучал... Возможно даже любил меня. Но когда я поднялся в его спальню - морок рассеялся. Это был не мой - его портрет. И всю свою гребаную жизнь он любил только одного человека - себя. Иронично, что я, как две капли воды похож на него... Еще более иронично, что смерть пришла к нему с его же обожаемым лицом.
- Если хотите - значит можете. - голос Лорда вновь стал звенеть металлом, а взгляд слегка потемнел, - Желание, мисс Боунс, если оно настоящее, способно творить великие вещи. С желания начинается любое действие и желание же помогает довести дело до конца. Никакой долг в мире не исполняется так рьяно и фанатично, как желанный. Желание - оно как факел. Пока он горит - тебе понятно, куда нужно идти.
И тут Лорд смеется. Не звонко, нет, скорее умеренно и музыкально. Стены больше нет; она давно рассыпалась и Том сдувает невидимую пыль с лежащей карточки, откидываясь на спинку стула и наконец убирая с неё руку.
- Вы необыкновенно проницательны, Мирра. И теперь мне любопытно, где Вы могли видеть мои глаза? Возможно в Зале Трофеев? Бывали там? Говорят, директор Диппет организовал какую-то стену почёта в мою честь, но я ее пока что не видел.
Зато я видел дурацкие плакаты с изображением Темного Лорда, которые развешивает Аврорат, чтобы нагнать на народ страха. Но там моих глаз нет...
- Так какие у Вас варианты?