Веселый ирландец в вечно заляпанном чем-то клетчатом пиджаке - Райли-сломай-подкову, как называли его дружки - сказал, что начинать что-то на Самайн к счастью. Да и вообще, уж если и начинать что-то новое, так только на Самайн. И Марина, конечно же, верила, что все случившееся с ней Знак, и к большой удаче. Ведь она смогла убежать, сесть на корабль, добраться до Лондона. Смогла беспрепятственно заселиться в гостиницу, недвусмысленно рекомендованную все тем же Райли.

«Эй! А поцелуй на прощание? Целовать рыжих завсегда к счастью!» - кричал он с подножки маггловской машины - адового чудовища с черным железным брюхом, когда Марина, гордая и довольная собой, спрыгивала на булыжную мостовую. О, нет! Никого целовать она не будет. Ни на прощание, ни вообще. Все! Никакого больше панибратства, двусмысленных шуток и ещё невесть какой ерунды. Прямо сейчас она начнет новую, хорошую, светлую жизнь, в которой не будет мерзких предложений Господина Киллина и - ещё более мерзких - слов и объятий Фирата. Она найдет какую-нибудь хорошую работу. И будет свободна. От всех и всего. Прощайте навсегда, господа ирландцы, спасибо, что подвезли!

Впрочем, может, Райли был прав, и поцелуй был важен, ведь неприятности начались почти сразу. Марина зацепилась за какую-то железку, задрав юбку почти до самых панталон, к вящему смущению пожилых джентельменов, презрительному аханью английских леди, и оглушительному гоготу ирландцев. Леди за стойкой гостиницы - дыры в худшем смысле этого слова - тоже не преисполнилась благосклонности: оглядела вошедшую сверху вниз выцветшими голубыми глазами, взяла за неделю вперед, и бросила на стойку ключи с таким пренебрежительным видом, с каким бросают кости бродячим собакам.

Хуже была только предложенная комната. Крохотная, холодная и со стенками тонкими настолько, что ночью невозможно было уснуть от смеси храпа, стонов и пьяной ругани соседей.

Нет, если Лондон и был сказочным городом, то из какой-то очень тяжелой и страшной сказки. Где люди уже умерли, и вместо них по уличной грязи и бесконечному дождю сновали их выпотрошенные копии. Улыбались друг другу без улыбки и радовались без радости.

Город был мертв. А она ещё нет.

День за днем Марина обходила какие-то лавки, и спрашивала, нет ли работы. Она ведь могла бы  рассказывать про какой-нибудь фарфор или вазы. Это ведь неплохая работа, в ней нет ничего стыдного. Многие люди работают в лавках. И несколько раз ей почти везло… но в последний момент удача поворачивалась спиной, и непременно нужен был какой-то особенный навык.  Швеи. Или пекаря. Или счетовода. Господь, Отец наш Небесный, неужели совсем ничего?

На третий день стало понятно, что деньги отсыпанные Господином Киллином «на булавки»  очень быстро заканчиваются, даже если покупать совсем немного еды и только дважды в сутки. А ещё стало так холодно, что тонкий шерстяной платок уже не справлялся, и Марина чувствовала себя словно бы голой. Да и встречные уже косились с подозрением на девушку, щеголявшую по улицам без пальто.

Что ж. Надо было пойти и купить. Сицилийка, выросшая на всем готовом, плохо представляла, сколько это стоило, но ведь можно было взять что-то совсем недорогое. Совсем ведь необязательно выбирать лучший кашемир или искать что-то по фигуре и под цвет глаз. Она сможет хорошо одеться и попозже, когда устроится на работу.

Но, кажется, в этом городе был мертв даже Бог. И  ещё до того, как Марина протянула руки, чтобы под подозрительным взглядом продавца огладить темную шерстяную ткань, кто-то сильно толкнул её в спину. Она упала, расцарапав ладони и испачкав платье. А, когда поднялась, то не обнаружила и кошелька.

«Куда смотрят хитвизарды!» - бесцветно и без особого сочувствия высказал владелец ярмарочного лотка и тут же повернулся к девушке спиной, аккуратно проходясь щеточкой по своей бесценной продукции. Разговор был окончен. Марина никого больше не интересовала. И это было так дико и странно, что девушка некоторое время просто стояла и растерянно смотрела по сторонам.

Это ведь шутка, правда? Тот, кто утащил её кошелек вернется и извинится. Так ведь? А если нет, то почему всем наплевать? Почему никто из этих сильных мужчин не погнался за обидчиком следом? Почему никто не дерется за право помочь, подать ей руку? Разве так может быть?!

Но воришка не вернулся. Ни сразу, ни спустя два часа. А обращаться к хитвизардам было слишком страшно. И Марина, как потерянная, вернулась в свой холодный крохотный номер, села на кровать и заплакала, надрывно и горько.

Впрочем, утром стало только хуже. К ощущению постоянной сырости и надвигающемуся чувству безысходности добавился ещё и голод. А запах из лавки пекаря показался таким невыносимо-чарующим, что у Марины даже потемнело в глазах. Нет, бежать, бежать. Может, сегодня ей повезет? Может, она просто не дошла, и счастье ждет её буквально за следующим углом?

А ещё, как назло зарядил моросящий дождик, платок моментально намок и уже совсем не грел. Впору было снова расплакаться, но на мгновение Бог улыбнулся и ей.
В сапожной мастерской, куда сицилийка на минуточку заскочила, её заметила хорошо одетая женщина, пахнущая тяжелыми и сладкими духами. Кажется, это был первый человек, который смотрел на Марину с неподдельным интересом, а потом задал те самые вожделенные вопросы: ищет ли она работу, что умеет и сколько ей лет.

Да, Отец Небесный! Да! Наконец-то страданиям пришел конец! Осталось только пойти с этой красивой женщиной, и всё наконец-то будет хорошо. Но в последний момент незнакомка посмотрела в окно и вдруг передумала. Просто подала Марине визитную карточку и улыбнулась тепло и медово-тягуче: “Приходи, дорогуша. В любой день после полудня. Можно и сегодня. Тебя встретят. А сейчас извини, меня ждут дела”.

О, Марина могла бы помочь с любыми делами! Она ведь прекрасно ходила с матерью по магазинам. Они выбирали платья, и туфли, и разные украшения. Все говорили, что у них отличный вкус… но, впрочем, сейчас, в этом мокром и перепачканным в осенней грязи наряде, сицилийка наверное не производила впечатление хорошей компаньонки. Но это ведь только пока? Ее ведь заметят и непременно оценят по-достоинству!

Марина посмотрела на карточку с надписью про Мармелад, и едва не приложила её к губам, улыбаясь тепло и ясно и уходящей женщине, и обыкновенно хмурому сапожнику. Почему раньше он казался ей некрасивым? Ведь он замечательный человек, сильный и работящий. Она скоро тоже будет работать, и у неё тоже со временем будет своя лавка. Не сапожная, конечно. Может быть книги? Да, она будет там играть на маленькой арфе и читать стихи. Может и в этом «Мармеладе» тоже будет, не зря же женщина так довольно улыбнулась, когда узнала её таланты. Музыка и пирожные! Ну разве не здорово?

- Ты что вылупился?!
Голос был низким, сварливым, и совершенно неуместным здесь и сейчас. Он вспарывал воздух грязным ножом, и даже не планировал останавливаться:
- А тебе нечего здесь стоять. Что ты к нему клинья подбиваешь, шлюха малолетняя?! - Марина даже не успела ничего возразить, когда обладательница голоса - коренастая и крепко сбитая женщина, вышедшая из какой-то боковой двери, схватила её за локоть, крепко и очень больно - так что на коже остались синяки, а вожделенная карточка едва не выпала из изящных пальцев - и потащила к выходу.
- Пошла! А ну пошла отсюда, мерзкая сучка!
На секунду в ушах зашумело от возмущения. Господи, да как это вообще? Почему она так с ней разговаривает?! По какому праву?! Но, лишь только Марина открыла рот, как женщина разозлилась ещё больше, распахивая дверь, и крича вслед каким-то людям в форменной одежде:
- Эй! И чем только заняты авроры?! А? А?! Вы ж только сюда посмотрите? Какая! Да к моему славному мужу!

Было больно, обидно. Возмутительно, непередаваемо обидно! Эта наглая женщина с горячими и грубыми руками вела себя так, как будто Марина была жалкой побирушкой. А то и ещё похуже. Воровкой. Или вот… кляузницей!

Да как же можно?! Да даже эти неотесанные и грубые матросы с ирландского корабля и то поняли, что перед ними девушка из хорошей семьи, и пытались вести себя как можно приличнее. Ну, насколько этого вообще можно было ожидать от людей, вынужденных из-за крайней бедности держать в руках канаты, а не книгу изящной словесности. Они уступили пассажирке капитанскую каюту, показали корабль и в основном обращались к ней не иначе, как «мисс»! А тут….

Нет, нет и нет! Марина многое готова была простить людям. Очень многое. Но только не такое вот откровенное и никуда не годное хамство. Эту фамильярность и бестактность, от которой темнело в глазах и стучало в висках. Долее терпеть это было решительно невозможно, и потому, набрав в грудь побольше воздуха, девушка уперлась бедром в дверной проем, и почти выкрикнула в лицо неприятной незнакомки:
- Отпустите меня! Отпустите меня сейчас же!!!

Наверное стоило добавить «Пожалуйста»? А впрочем, нет. Никаких «пожалуйста» грубиянка не заслуживала, потому что, вместо того, чтобы немедленно разжать пальцы, сомкнула их и ещё сильнее. И более того, дернула чужую руку с такой силой, что Марина даже охнула от боли.

- Ну, наконец-то! Заберите её уже.
Забрать?! Куда забрать? Глаза девушки, темно-зеленые, как  сосновая хвоя, распахнулись так широко, что стали похожи на блюдца. Непонимающе она воззрилась сначала на некрасивое, разгневанное лицо женщины. Потом на людей в форме, подходивших все ближе.
Забрать?!! Что она такое говорит вообще?!

- Младший аврор Джон Элфорд, младший аврор Генри Бэйтс.
Представился молодой мужчина с тонким профилем и гладко зачесанными назад светлыми волосами.
- Что произошло? Эта девушка что-то украла?

Тон голоса его был спокоен, а сам он производил впечатление человека воспитанного. Впрочем, на лавочницу это никакого действия не оказало. Она хмыкнула, вытянула руку с зажатой в ней жертвой вперед и произнесла своё веское:
- Вот. Ничего не работаете!

Второй выглядел куда менее благонадежно: лицо казалось помятым, а на подбородке обозначилась темно-русая щетина. Некоторое время он стоял за спиной напарника, но теперь вклинился в разговор, словно горячий нож в масло, и, едва дождавшись гневного ответа “мадам”, мелким бисером стал рассыпать, что, конечно, они всегда-всегда на страже порядка, но все-таки повод нужно изложить полнее, ведь аврор Джон должен составить протокол по всей строгости закона. Вы же понимаете?
Лавочница, конечно, понимала. Чего там не понимать? Она подалась вперед, и громким, очень уверенным и куда как недовольным тоном возвестила:
- Украла? А вполне возможно что и украла. А или собиралась украсть. Эвон как к моему мужу клинья подбивала! А ещё перемигивалась там с этой… шалавой с Лютого переулка. Думаете запросто так, а? А?!

Что такое “шалава”? Да и что случилось-то? Почему в голосе совершенно незнакомой женщины было столько откровенной злобы? Она ведь просто зашла. Даже словом ни с кем не перемолвилась, кроме той незнакомки с тяжелыми и сладкими духами. Или… в этом и дело?! Может, лавочница  хотела эту работу себе. Или своей дочке, разумеется, такой же некрасивой, нахальной и грубой. Да, зависть, человеческая зависть - она вечно толкает людей на страшные и неблаговидные поступки. Ужасный порок, отравляющий сердца  даже хороших и работящих людей. Но уж сейчас-то эти «авроры» немедленно поймут в чем дело, и заставят грубиянку извиниться! Зря она и в первый раз не пошла к ним. Там, с кошельком.

Марина, наконец, выдернула свою руку из цепких горячих пальцев, гордо расправила плечи - мать всегда учила расправлять плечи, когда разговариваешь с людьми! - и сказала так спокойно, как только позволяли ей звенящая обида, непонимание и возмущение:
- Да как же можно вот так обвинять совершенно незнакомого человека?! Я ни в чем не виновата.  Пусть попросит прощения!