Нет.
Звучит очень просто. Как будто она попросила себе венгерскую хвосторогу - а почему нет, другие же таскаются везде с жабами или крысами. Но она просила не о том.
Нет.
Может быть, она потренируется в легилименции на О'Конналле. Может быть, не только в легилименции. Она обещала только, что он не пострадает, если у нее поучится. Может быть, не только на нем. Но это не О'Конналл обещал учить её, даже когда будет непросто. Не он не сдержал обещания. Как тогда верить остальным? Белла смотрит молча. Надеется, что передумает? Нет, она же знает отца. Скорее, пытается понять, что именно свинцовым комом ворочается в ребрах.
- Если у тебя есть оружие, которым ты не можешь воспользоваться, значит, у тебя нет оружия.
Беллатрикс снова берет свою палочку из отцовской руки и прячет в рукав. Может быть, она обратится за этим к Кассиопее. Или к дяде Альфарду. Или к кому-нибудь ещё. Но на сегодня чаша с желанием учиться опустела до самого дна. И даже тварь на полу не кажется интересной. Она перешагивает через распростертую руку, направляясь к двери.
- Идём. Он скоро явится.
Или нет. Тогда она успеет выпить чая.

Это было совсем не сложно. Для неё не сложно, во всяком случае. Они тогда перебросились всего парой фраз ещё. Она даже не начала разговор первой, это сделал отец.
- Думаешь, это так просто?
Зачем он спросил? Какое ему было дело до того, что она думает, если он уже принял своё решение, окончательное и бесповоротное, и даже запретил просить. Беллатрикс - послушная дочь, и она не просила. Он не должен был сомневаться. Сомнения - это слабость. Невидимая трещина в невидимом щите. Надо только вогнать в неё подходящий клин, и щит рассыпется.
- Ты бросаешь на полпути всё, что непросто? "Мне нелегко с тобой, Беллатрикс". Когда я стану для тебя слишком сложной?
Это был последний шаг? Или последним был тот, когда она отказалась подчиниться его голосу?

Теперь в зале снова люди. Беллатрикс не обращает на них слишком много внимания, она не спеша идёт к своему привычному креслу перед клеткой, на столике около которого уже исходит паром свежезаваренный чай. Ступает, словно по льду. Как будто задумываясь над каждым шагом. Отец же наоборот взлетает в свой кабинет с такой скоростью, как будто за ним гонятся все легионы Ада, те самые, которые им всем обещал Бэрк. Когда дверь с грохотом захлопывается, улыбка на лице Беллатрикс становится ещё шире, обнажая клыки. Она опускается в кресло, привычно поджимает под себя ноги, хотя сегодня это и заставляет её скривиться. Берет в руки чашку. Где-то там, на границе взгляда, маячит гриффиндорец, но тело категорически отказывается двигаться лишний раз, даже если всего и нужно, что повернуться и подойти.

Повернуться и подойти. Эти воспоминания путаются тонкими нитями, и вслед за ними она помнит только заполняющую её с головы до ног и окутывающую коконом эйфорию. Непреодолимое желание сделать всё так, как он говорит. Только подойти? Всего лишь опереться о стену и сесть на пол? Почему он не может придумать что-то большее? Она могла бы... для него всё. Она хотела бы сделать для него всё. Но нужно было только... Понимает ли Беллатрикс, что это и есть то самое заклинание? Несомненно, магия ничуть не затронула её умение мыслить, разве что направила все мысли в одно русло, что случалось с ней нечасто. Может ли сопротивляться? Вероятно, может: тело всё так же подчиняется ей, просто она направляет его движения на то, что хочет сделать больше всего на свете. Выполнить приказ. Зачем сопротивляться, если всё, что надо для абсолютного счастья - это подойти, опереться и сесть?

У О'Конналла, похоже, своё собственное счастье. Он приближается, но тоже как-то странно. Беллатрикс не пытается уследить за ним - для этого она слишком уверена в собственной безопасности. Вместо этого она дует на чай, и по его поверхности тоже расходятся круги. Бездумно смотреть на это, вслушиваясь в своё тело и в свою память занимает её на некоторое время. Достаточное для того, чтобы гриффиндорец преодолел ту траекторию, которую сам себе назначил. И даже вторгся в их с чаем уединение, чтобы рассмотреть её лицо. Как будто впервые видит. Оно, может, бледнее, чем обычно, волосы спутаннее, и улыбка страннее. Но, в общем и целом, это всё то же лицо.
Что-то случилось? О'Конналл всегда задаёт вопрос именно так. И Белла никогда толком не знает, как на него отвечать. Что-то случается для неё каждый час. Это если день выпадает скучный и небогатый событиями. Поссорились? Нет же, они не поссорились. Или она не может вспомнить. Отец просто, как всегда, сделал то, чего она от него хотела. То, чего он не хотел. Кто из них двоих был прав в своих желаниях?

А потом в безмятежное счастье вплетается боль. Жжет, выламывает, крутит, давит, душит, разрывает - сияет драгоценной огранкой в свете сотен свечей. У боли столько лиц, что невозможно не только запомнить все - даже различить с первого взгляда. И все эти лица внимательно смотрят на Беллатрикс, тянут к ней пальцы, говорят с ней - все одновременно. Боль не затмевает счастье, о нет. Не стирает. Становится его частью, так что и не отличишь. Беллатрикс хватает ртом воздух, ломает ногти, царапая пол, скручивается, поджимая колени ко лбу, пытаясь усидеть около своей опоры, потому что от этого, и не от чего больше, зависит ее счастье. Эйфория. Незамутненная радость. Как долго это длится? Кто может сосчитать бесконечные секунды невыносимой боли, мимолетные мгновения восторга?

Беллатрикс снова дует на чай.
- Он просто попробовал на себе родовую магию, и понял, что у него нет защиты. Кажется, это ему не понравилось.
Она поднимает глаза от разбегающихся волн и теперь улыбается прямо в лицо Грэди О'Конналла. Тот, кто не испытал определенных эмоций, не может навязывать их другим. Отец лишь попробовал немного от того блюда, которым уже пару месяцев кормил своего подопечного оборотня. Что же в этрм плохого? Оно вовсе не отравлено, а горечь... Это особая приправа. Если распробовать, то можно и пристраститься.
- Никто, кроме меня, не мог бы дать ему этого. Он поймет, что это было необходимо. Когда перестанет себя жалеть.

Когда она приходит в себя, замечает на щеках следы от слез, а на губах - улыбку. Отец стоит над ней и молча протягивает ей руку. Она так же молча принимает помощь. Мышцы разрывает памятью о боли, и шаги получаются медленные и нетвердые. Но по-настоящему жаль ей только того счастья без вопросов и сожалений. Теплого, мягкого, обволакивающего, болезненного. Неповторимого?

Чашка нагревает ладонь, и Беллатрикс кладёт её на шею. Это заставляет расслабиться мышцы и выгоняет из них остатки боли. Ненужное напоминание о том, настоящем. Сможет ли она получить это ещё раз? Будет ли отцу в следущий раз сложнее или проще?
- Расскажи мне, что ты чувствуешь, когда превращаешься. На что это похоже?

Тепло ощущается хорошо. Чужое даже лучше. Пару секунд Беллатрикс думает о том, что он должен сжать пальцы, размять мышцу, провести костяшками вдоль позвоночника к затылку, разгоняя кровь, посильнее нажать на основание шеи. Воображения хватает на то, чтобы вдохнуть поглубже. Это плохо. Не то, что О'Конналл не может держать руки при себе, а то, что Белла чувствует даже тогда, когда он ничего не делает. Воображение, впрочем, как всегда оказывается богаче реальности, ладонь так и остаётся лежать на плече, и выдыхает Беллатрикс уже словами.
- Разве я разрешала прикасаться ко мне?
Нет, вопроса недостаточно, и ладонь лежит и лежит, и греет, безо всякого на то разрешения. И без запрета, это правда. Значит, Грэди О'Конналл решил попробовать менять правила. Или нет, пока что не менять, лишь трактовать иначе. Это любопытно. Любопытно, не забыл ли он рассчитать силы.
Она не запрещала, так что нечего злиться. Беллатрикс и не злится. Даже не хмурится. Не расстается с острой улыбкой. Не хватается за палочку. Просто вытягивает руку и опрокидывает кипяток из чашки прямо на предплечье руки, лежащей на ее плече.
- Не запрещала.

Она ещё некоторое время следит за тем, как О'Конналл выбирает себе в пространстве новое место. Оно почти как старое, только руки теперь расположены иначе. Интересно, почему. Она ведь не запрещала.
Вторая чашка чая оказывается в её руках по щелчку пальцев. Переводить её так же бездарно, как и первую, Беллатрикс, впрочем, не собирается, как и сообщать о своих планах притихшему гриффиндорцу. В конце концов, его право решать, что ему нужнее: безопасность собственных рук или их свобода.
К тому же, она получает ответ. Получает и понимающе кивает. И пытается вообразить себе. Сравнить. Похоже ли это на то, что чувствовала она сама несколько минут назад? Но О'Конналл описывает только боль. А она чувствовала намного больше. И дело не в Империусе, не в эйфории. Это было действительно... больше.
- Он говорил так тебе. Мне он говорил, что это невозможно забыть. Что ты помнишь, и что я могу добраться до твоих воспоминаний. Он, скорее всего, прав, и я могу. Вот только если я найду их, ты вспомнишь. Это будет больно.
Это точно будет больнее, чем чай. Она ведь не умеет раскрывать память так, как это делает отец, - без усилий, без малейшего сопротивления. Он, кажется, всё делает именно так. Легко, изящно, уверенно. И его сомнения... Это ведь только она постоянно становится их причиной. Досадное пятно на идеальной мантии. Она не умеет. У нее нет его стиля. Только напор. И даже сейчас, когда она говорит, что будет больно, когда она уже сделала больно - разве она сожалеет? Нет, чужая боль не то, что сможет ее остановить. Совсем не препятствие, может быть, даже наоборот, яркая вывеска. А своя? Разве с ее собственной болью не то же самое? Поэтому боль, о которой она говорит, - вовсе не угроза, а честное предупреждение. То, на что она ждёт осознанного согласия. Или такого же отказа. Но, пока ждёт, Беллатрикс разворачивается в кресле боком и наклоняется ближе, как будто то, что будет сказано, - большой секрет для них двоих. Хотя почему "как будто"? Говорить о теле проще. Но есть ещё что-то, о чем никогда не хочется рассказывать в первую очередь и открывать всем любопытствующим.
- Ты чувствуешь что-то ещё? Кроме боли? Чувствуешь себя сильнее, свободнее? Хотя бы на секундочку? Ощущаешь, как рвутся связи с твоей человеческой жизнью, как всё превращается в пыль под ногами? Ты ведь становишься другим. Ты чувствуешь себя другим? Что-нибудь?..

Белла разочарованно выдыхает. Ну разумеется, он не помнит. Он ведь так и сказал. Не помнит ничего из того, что должно было бы придавать его боли смысл и перспективу. Это странно, ведь это и есть самое главное. Разве что в ней нет ни смысла, ни чего-то другого. Но разве так бывает? Голова избавляется от памяти, которая мешает телу, но разве смысл мешает? Ей всегда казалось, что наоборот. И тогда получается, что О'Конналл пропускает не просто многое, а ещё и самое важное.
Он понимает это и сам. Теперь понимает, раз соглашается. Беллатрикс протягивает чашку куда-то в сторону, и та оказывается в невидимых руках домовика. Разворачивается в кресле, забывая на мгновение об осторожности движений, и тело напоминает об этом мгновенно, пронизывая резкой болью плечо и шею. Она кривится и задерживает дыхание, но всего лишь на мгновение. Есть дела поважнее, чем жалеть себя.
Легилименцию, как и окклюменцию до недавних пор, практиковать никогда не было особой возможности. Но с легилименцией проще: для неё не нужен маг. Только кто-то, обладающий подобием сознания. Отличается ли то, что в голове у О'Конналла от того, что внутри сознания домовых эльфов? Если не сильно, то должно получиться. Хоть что-то должно. Ждать и в самом деле нечего. Палочка ложится в руку, а Беллатрикс вглядывается в глаза напротив, пытаясь продумать хотя бы несколько первых шагов своего маршрута.
- Тогда не отводи взгляд и не пытайся закрыть разум. Legilimens.
Она начинает с того самого места, где они находятся. Время должно быть другим, но время здесь течет так незаметно, что едва ли можно отличить один день от другого. Или, точнее, ночь. Ночь, клетка, лунный свет, пробивающийся в окно. Беллатрикс отражает полную луну собственным сознанием, направляя луч в другое через зрачок.

Даже у домовых эльфов в головах никогда не бывало пусто. Мысли их, конечно, были мелочны и путаны, ничем особенно не интересны, но они там были, а вместе с ними были воспоминания. У Грэди О'Конналла нет в голове ничего, кроме того, что Беллатрикс сама принесла туда, и это выбивает из колеи.
- Я же сказала, не пытайся ничего прятать.
Но выглядит и не так, как будто он пытается. Гриффиндорец кажется растерянным и даже испуганным. Или это как раз то, что он говорил о начале трансформации? Лихорадка и боль в костях. Одно из запястий он держит крепко, но другим она прикасается к его лбу - одновременно в реальности и там, в сознании: чувствуется ли жар. К шее, прощупывая удары пульса. Так или иначе, это не даёт ответов. Ни одному из них это не даёт никаких ответов, а чтобы их получить, надо идти дальше. Им просто нечего делать в этой темноте и тишине.
У пещеры нет стен, а значит, нет выходов, но они ведь и не нужны. Зато здесь есть луна - и есть вода. Всего-то и нужно, что превратить стук капель в такой же мерный звук волн, накатывающих на берег. Беллатрикс никогда не была на том самом острове, на котором родился и вырос Грэди О'Конналл, но этого и не нужно. Память - удивительная вещь, её нужно лишь подтолкнуть. И к звуку и луне она добавляет запах холодных волн, и неразборчивый гул голосов: за Грэди О'Конналлом уже идут, чтобы оставить его на острове и сделать тем, кем он должен быть.

Они не тронут, Беллатрикс знает это, конечно. Отступает в тень. В общем-то, она не дралась бы с воспоминаниями даже если могла бы. Наверно, не дралась бы. Она ведь здесь не для этого. По большому счету, как раз наоборот. Чтобы увидеть. И она смотрит.
Смотрит и смотрит... Почему Грэди О'Конналлу не сиделось в Феллонкресте? Неужели так тянуло на родину, так хотелось ещё раз увидеть эти добрые любящие лица? "Раньше все они были другими" - наверняка он ответит что подобное, если спросить. Но они не были. Люди не меняются водночасье. Люди вообще никогда не меняются. Можно верить в их раскаяние, можно любить, можно надеяться и оправдывать, можно винить во всем обстоятельства. Можно даже прощать их, но думать, что человек способен измениться - детская наивность. Впрочем, и на нее каждый имеет свое право. Если понимает, что всё, что с ним происходит, - его выбор. Если он не понимает...
Когда второе воспоминание заканчивается, О'Конналл продолжает лежать. Переломанный, истекающий кровью. Кое-где из открытых рваных ран торчат кости. Может показаться, что он без сознания, но это не так. Иначе в памяти не осталось бы следов. Беллатрикс выходит из тени и присаживается рядом. Ждёт - долго ли, едва ли можно измерить. Разве что по вдохам и выдохам, но кто знает, не идет ли здесь время по кругу. Её ладонь опускается на его голову, и пальцы, поглаживая волосы,  теряются в них. Она не может вылечить его или снять боль. Стала бы, если бы могла? Она ведь здесь не для этого. Быть может, для того, чтобы помочь. Или чтобы он понял, что люди не меняются, даже если ему очень хочется видеть их другими.
- Здесь луна не сделает этого за тебя, О'Конналл. Она только даёт тебе возможность, но здесь ты можешь справиться и без неё. Я привела тебя туда, где ты можешь всё.  Если позволишь себе вспомнить. Ты знаешь, как вылечить раны. Ты можешь стать сильнее. Или можешь и дальше жить с болью и жалостью к самому себе. И тогда в твоей боли не будет никакого смысла, она просто останется с тобой, всегда будет обстоятельством, над которым ты не властен. И в тебе не будет. Чем может быть полезен тот, кто слабее обстоятельств? Я предлагаю тебе право выбора - в последний раз. Всё, что происходит, - твоё решение. Решай.

Отредактировано Bellatrix T. Black (2025-08-05 23:54:24)

Он принимает решение. Правильное или нет, не покажет даже время, ведь нет никакой возможности сравнить, как было бы лучше. Но любое решение правильнее, чем отсутствие решения.
О'Конналла меняет не магия. Не здесь, во всяком случае. Его меняет собственное сознание, а значит, и меняется он иначе. Но боль должна быть ничуть не меньше,потому что память о боли всё ещё там.
Беллатрикс приходила сюда за болью, и теперь она приоткрывает собственное сознание для того, чтобы позволить боли проникнуть и в него. Получить. Почувствовать. Сравнить. Главное - получить то, что отец приказал взять. Как отговорку? Наказание? Урок? Вызов? Беллатрикс собирается спросить у него позже, когда скажет, что вынесла невыносимое дважды за этот вечер. Всё как он хотел.
Она не кричит от боли и не падает, вероятно лишь потому, что ее тело испытывает лишь отголосок. Оно не может выкручивать само себя болью, переламывать собственные кости и складывать их заново. Но разума достаточно, чтобы пустить в галоп сердце, свести судорогой мышцы, сжечь кислотой внутренности, раскалить добела позвоночник, заставить слезы катиться из глаз, желать прекратить всё это немедленно - и не прекращать. Волна, а вместо отлива - ещё больгая волна, и за ней уже видна гора третьей. Отец хотел, чтобы она нашла это, почувствовала, и она запомнит каждую секунду и каждую каплю.
И не  уберет ладонь. Это мост, связь, которая помогает держаться - не за реальность конечно, но хотя бы за не-одиночество в котле боли. Страху на этом мосте просто не остаётся места. Как и разнице между чудовищем и не-чудовищем. Или просто дело в честности? Монстр, который не пытается притвориться человеком. Принимает то, что даёт ему магия. Такие ей нравятся.
Потом всё заканчивается. Сердце понимает это с опозданием, и колотится ещё долго после того, как боль исчезает, и легкие качают воздух с трудом. Но то, что Беллатрикс видит перед собой, её детище, её творение, - делает остальное не таким уж важным. Она улыбается. Выдыхает медленно. Кладёт обе ладони на его лоб, как будто это мог бы быть жест благословения, если бы они не слскользнули бы так быстро, прижимая уши и теряясь в густой шерсти.
- С этим ты справился. В следущий раз будет проще, во всяком случае, если я снова буду рядом. Теперь вернёмся. Расскажешь мне о том, чего я не могла почувствовать. Расскажешь мне о смысле.